Их родители мечтали об этом. А они это сделали. Через 100 лет после революции 1917 года потомки аристократов вернулись жить и работать в Россию. Страну, которая сейчас совместима с их ценностями.

Даниил Толстой вспоминает о первой поездке в Россию вместе с отцом в 1989 году. Тогда ему было 16 лет. «Мистический опыт», — улыбается он. Даниил встречает гостей у аллеи с величественными березами, которая ведет в семейные владения, ставшие музеем. Мы находимся в 200 километрах от Москвы, в Ясной поляне, легендарной усадьбе, где его прадед Лев Толстой писал шедевры «Война и мир» и «Анна Каренина». Здесь, среди дач и лесов, Даниил Толстой занимается масштабным проектом экологического сельского хозяйства. «Здесь чернозем, один из лучших в стране. И идеальный климат: достаточно дождей и теплое лето. Нужно только не зевать, потому что весна проходит очень быстро».

Толстые, Романовы, Апраксины… Они носят эти всем известные фамилии, потому что являются потомками российской аристократии и офицеров белой армии. Всех их выгнала из страны революция 1917 года. Во Франции, куда эмигрировали многие из них, мы называем их белыми русскими и прекрасно знаем их историю, тяжелые обстоятельства их появления. Эти хорошо образованные, но оставшиеся без денег (большинство лишились всего со сменой режима) люди стали таксистами и рабочими. Поколения спустя, многие не говорят по-русски и никогда не были на земле предков. Как бы то ни было, через 100 лет после революции меньшинство, ставшее пророссийским, возвращается к своим корням, раз Россия перестала быть советской.

Так обстоят дела и с родившимся в Швеции Даниилом Толстым. Хотя возвращение для него сопряжено с эмоциями (он рассказывает, что мысль заняться сельским хозяйством пришла ему на семейной встрече, при виде заброшенных бескрайних полей), объясняется оно прежде всего экономикой. Агропром — приоритетное направление для правительства Путина. «Стандарты низкие, но потенциал просто огромен. Россия умеет быстро наверстывать отставание, если хочет того». Чтобы воспользоваться этим, потомок Толстого купил 500 коров и 7 тысяч гектаров земли. Он планирует выращивать зерновые и наладить выпуск хлеба, сыра, колбас… Он рассчитывает на субсидии правительства, которые будет легче получить благодаря известной фамилии и связям.

Ростиславу Ордовскому-Танаевскому удалось сколотить себе целое состояние в новой России. На его счету, наверное, самые впечатляющие финансовые достижения среди всех вернувшихся в страну потомков белых эмигрантов. Хотя сам бизнесмен живет между Лондоном и Москвой, он говорит о своем российском наследии с пылом и гордостью. Об этом свидетельствует генеалогическое древо со множеством предков и их фотографии на стенах его просторного кабинета, где он встречает нас. Его прадед был губернатором Тобольска, куда окружение последнего царя отправили в 1917 году до убийства в Екатеринбурге. После революции его семья уехала из России, сначала в Югославию, потом в Венесуэлу после Второй мировой войны, «чтобы быть как можно дальше от Сталина».

В 1984 году Ростислав Ордовский-Танаевский работал на Kodak. Его пригласили на кинофестиваль в Москву. Там он увидел, как трудно было поесть где-то в городе. «На некоторых ресторанах висела абсурдная табличка «Закрыто на обед». Приходилось требовать, чтобы вас обслужили. Просто немыслимо!» Несколько лет спустя он обосновался в российской столице, открыл первое предприятие и начал развивать сети быстрого питания: испанская, швейцарская и итальянская кухня пользовались огромным успехом на фоне открытия коммунистического блока. «Тогда царила анархия. Все, что не было запрещено, было разрешено. Законы по ведению бизнеса иностранцами сводились всего к трем страницам». Он улыбается при воспоминании о тех временах.

Улыбаться есть чему: сегодня Ростиславу принадлежит примерно 200 ресторанов. Он — активный член сообщества белых русских и каждый год организует приемы с участием представителей разных волн эмиграции. «Нас, белых, воспитывали с зачастую идеализированным представлением о России. Дома первый тост всегда был за Россию, и существовало совершенно наивное убеждение в том, что однажды мы вернемся, чтобы освободить страну».

Кристофер Муравьев-Апостол отмахивается от ностальгии (она, на его вкус, слишком мрачна) и говорит, скорее, об эмоциональной связи с родной страной. 15 лет назад этот швейцарский бизнесмен и меценат пустился в долгую авантюру: он отреставрировал дворец своих предков XVIII века и сделал его выставочным центром. Он быстро заручился поддержкой оценивших его историю СМИ и бывшего мэра Москвы Юрия Лужкова, которого отстранили в 2010 году за коррупцию. Мы встречаемся с ним в московском дворце. Он с улыбкой выходит к нам, извиняется за опоздание, отвечает на звонок жены-бразильянки и начинает беседу на французском или английском, демонстрируя типичное для его среды владение языками. Он родился в Бразилии в семье, которая известна участием в восстании против императора за конституционный строй с движением декабристов в 1825 году.

После захвата власти большевиками семья уехала, сначала во Францию, затем в Женеву. В 1991 году ее пригласили в Россию пройти по следам предков. «Они хотели запустить процесс примирения, вернуть белых в страну. Разумеется, отец боялся ехать, но в то же время он был исполнен энтузиазма». Кристофер не устоял перед очарованием страны. «Я вырос в Бразилии, где почти не видно наследия прошлого. Поэтому здесь я был зачарован такой привязанностью к истории». Тогда он работал с финансами развивающихся стран и перенаправил карьеру в сторону России, чтобы получить возможность чаще возвращаться туда.

Контекст

Уроки Февральской революции

СРБИН.инфо 06.03.2017

Петербург не отмечает столетие революции

Die Welt 14.03.2017

Сто лет - это слишком мало

Yle 05.03.2017

Победа «исторической России»

Frankfurter Allgemeine Zeitung 11.01.2017

Эсеровская альтернатива

Радио Свобода 09.03.2017 На тот момент бывший московский дворец семьи, который стал Музеем декабристов при СССР, окончательно пришел в упадок. «Там еще оставались директор, заместитель, женщина в гардеробе. Но все было просто для вида, потому что на самом деле никому не платили. На здание нацелились банки и казино. Я принял срочные меры и, по счастью, мой проект поддержали. Прежде всего потому, что я хотел создать открытое для публики место. Кроме того, у Муравьевых-Апостолов до сих пор остался созданный при СССР романтический образ: мы — в первую очередь декабристы и революционеры, а не аристократы». Остается решить лишь один вопрос: он получил аренду на 49 лет, и дворец остается в собственности Москвы. Ему же хотелось бы сделать ее бессрочной. Самого его явно забавляет ситуация: «Все это немного странно. Истории белых зачастую мрачны и пронизаны ностальгией. Я же вернулся к корням через прекрасное приключение. В этом есть нечто романтическое».

Дэвид Хендерсон-Стюарт (David Henderson-Stewart) тоже с головой ушел в романтический бизнес. Этот английский потомок белых эмигрантов занялся перезапуском знаменитого бренда советских часов «Ракета». В 2010 году он выкупил основанный Петром I в 1821 году Петродворцовый часовой завод. Тот был национализирован при СССР, стал госпредприятием и занялся выпуском часов, в том числе в честь советского космонавта Юрия Гагарина. После 1990-х годов он пришел в запустение, и решение купить его было рискованным. Как бы то ни было, Давид и его бизнес-партнер, француз русского происхождения Жак фон Полье (Jacques von Polier) убеждены в правильности шага: «В 2010 году все говорили нам, что это безумие. «Сделано в России» больше не казалось никому привлекательным. Люди хотели носить швейцарские часы. Местные никогда бы ничего подобного не сделали. Для нас же все было иначе. Проект касался нас. Мы — русские в том плане, что патриоты, но у нас есть французское чувство престижа и бренда».

С тех пор компании удалось привлечь на свою сторону громкие имена: знаменитая манекенщица Наталья Водянова (она подарила свое имя одной из моделей), пара звезд Большого театра, сербский режиссер Эмир Кустурица и потомок последнего царя князь Ростислав Романов, который живет между Великобританией и России и состоит в совете директоров предприятия.

Здесь встает следующий вопрос: как потомки аристократов могут поддерживать советский бренд? В дизайнерской студии в самом центре Москвы мы получаем ответ. «Мы отталкиваемся от чистой эстетики русского авангарда. Это художественное направление покорило мир куда больше, чем идеи большевизма, — с очаровательной улыбкой красноречиво рассуждает Жак фон Полье, который обожает свою работу, о чем свидетельствует футболка с логотипом «Ракеты». — В то же время мы отказываемся распространять ностальгию по СССР. Мы убрали из часов политическую символику: Ленина, серп и молот».

Дело в том, что история по-прежнему остается чувствительным вопросом. В общественном мнении в белых зачастую видят чужаков, которые бежали из страны в самое страшное для нее время. «В течение 70 лет коммунизма гражданская война была запретной темой. Войска белых считали предателями. И характер книг по истории мало изменился», — сокрушается Дэвид Хендерсон-Стюарт. Вместе с женой Ксенией Ягелло, дочерью священника из православного Собора Александра Невского в Париже, они боролись за открытие выставки о Белой армии. Она прошла в Новоспасском монастыре, где покоятся останки Романовых.

Этим вечером у Ксении и Дэвида собирается небольшая группа потомков эмигрантов. Они готовятся к религиозной службе и стараются отработать пение. На стол подают борщ и селедку под шубой, два типично российских блюда. Белокурые дети играют на балалайке и домре. Поются старые военные гимны. «Музыка — это столп эмиграции, она позволяет сохранить язык», — говорит Ксения. По ее словам, она «обожает Россию» и решила жить здесь, чтобы дать местное образование детям. «Тут они получают открытое, намного более творческое и серьезное образование. Тем не менее идиллией все тоже не назвать. Иногда бывает непросто».

В любом случае, пусть потомки белых эмигрантов и не обрели потерянный рай своих предков, они видят себя в ценностях современной России: религии и патриотизме. «Путин — настоящий православный, — отмечает Ростислав Ордовский-Танаевский от имени общины. — Он ходит в церковь, и белые ценят это. Кроме того, он поднял страну, вернул ей место в мире, пусть даже его авторитарные шаги и могут не нравиться».

Схожего мнению придерживаются и в «Ракете». «С появлением Путина люди вновь обрели гордость, и наши часы — шаг в этом направлении. Нынешняя политическая обстановка с подъемом патриотизма, безусловно, играет нам на руку». Об этом говорят и последние модели: часы «Крым 2014» были выпущены в честь «объединения Крыма с Россией». Как бы то ни было, лишь немногие приняли российское гражданство, как официально предлагал им Владимир Путин. Большинство постоянно ездят на родину. «Я — француз, Франция дала нам все, когда мы приехали», — признает один из них. Другие говорят о социальных преимуществах отсутствия российского гражданства, другие — об административных сложностях с его получением. «Там столько писанины… И никаких льгот!» — недоволен другой. Кроме того, недоверие осталось до сих пор. «Могу ли я на самом деле доверять российскому правительству?» — задается вопросом Ростислав Ордовский-Танаевский со слегка виноватой улыбкой.

Нет ясности и с тем, как пройдут памятные мероприятия в честь революции 1917 года. Этот вопрос остается сложным для многих, хотя Владимир Путин и говорит, что хотел бы примирения. «Ракета» в свою очередь уже предложила новую модель: черные часы с циферблатом, через который течет капля крови. Их автором стал князь Ростислав Романов.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

Российская эмиграция и репатриация в Русской Америке в 1917-1920-х годах

Воробьева Оксана Викторовна

кандидат исторических наук, доцент кафедры связей с общественностью Российского государственного университета туризма и сервиса.

В последней четверти XIX – начале XX вв. в Северной Америке сложилась многочисленная российская диаспора, основную массу которой составляли трудовые мигранты (преимущественно с территории Украины и Белоруссии), а также представители леволиберальной и социал-демократической оппозиционной интеллигенции, покинувшие Россию в 1880-1890-х гг. и после первой русской революции 1905-1907 гг. по политическим мотивам. Среди российских политических эмигрантов дореволюционной эпохи в США и Канаде присутствовали лица различных профессий и социального происхождения – от профессиональных революционеров до бывших офицеров царской армии . Кроме того, мир Русской Америки включал общины старообрядцев и другие религиозных течений. В 1910 г. в Соединенных штатах по официальным данным проживало 1 184 000 выходцев из России .

На американском континенте находилось значительное число эмигрантов из России, которые связывали свое возвращение домой с падением царизма. Они жаждали применить свои силы и опыт в деле революционного преобразования страны, построения нового общества. В первые годы после революции и окончания мировой войны в сообществе российских эмигрантов в США возникло репатриационное движение. Воодушевленные новостями о событиях на родине, они бросали работу в провинции и съезжались в Нью-Йорк, где составлялись списки будущих репатриантов, ходили слухи в пароходах, которые должно выслать Временное правительство. По свидетельствам очевидцев, в эти дни в Нью-Йорке часто можно было услышать русскую речь, увидеть группы митингующих: «Нью-Йорк кипел и волновался вместе с Петербургом» .

При русских консульствах в Сиэтле, Сан-Франциско и Гонолулу были созданы инициативные группы по реэмиграции. Однако лишь немногим желающим удалось вернуться на родину из-за дороговизны переезда и перевозки сельскохозяйственных орудий (условие советского правительства). Из Калифорнии, в частности, репатриировалось около 400 человек, в основном, крестьяне. Был организован также выезд в Россию молокан. 23 февраля 1923 г. вышло постановление СТО РСФСР о выделении на Юге России и в Поволжье 220 десятин земли для репатриантов, которыми было основано 18 земледельческих коммун. (В 1930-х гг. большинство переселенцев было репрессировано) . Кроме того, в 1920-е гг. многие русские американцы отказывались от возвращения на родину из-за опасений за свое будущее, которые появились с приездом «белых» эмигрантов и распространением в зарубежной печати информации о действиях режима большевиков.

Советское правительство также не было заинтересовано в репатриации из США. «Было время, когда, казалось, что момент нашего возвращения на родину вот-вот сделается свершившимся фактом (говорили, что даже российское правительство поможет нам в этом направлении присылкой пароходов). Когда было потрачено несметное количество хороших слов и лозунгов, и, когда, казалось, что мечты лучших сынов земли осуществятся, и все мы заживем хорошей счастливой жизнью, - но время это пришло и прошло, оставив нас с разбитыми мечтами. С тех пор препятствия возвращения в Россию еще больше увеличились, а мысли от этого стали еще кошмарнее. Как-то не хочется верить, чтобы правительство не впускало своих же граждан в родную страну. Но это так. К нам доносятся голоса наших же родных, жен и детей, умоляющие нас вернуться к ним, но нам не позволено перешагнуть порог крепко закрытой железной двери, разделяющей нас с ними. И больно становится на душе от того сознания, что мы, русские, на чужбине какие-то несчастные пасынки жизни: с чужбиной свыкнуться не можем, на родину не пускают, и проходит наша жизнь не так, как бы нужно… как бы хотелось…», – писал в начале 1926 г. в журнал «Зарница» В.Шехов.

Одновременно с репатриационным движением нарастал поток иммигрантов из России, включавший участников вооруженной борьбы с большевизмом эпохи 1917-1922 г. и гражданских беженцев.

Российская пореволюционная иммиграция в США оказалась под воздействием иммиграционного закона 1917 г., по которому в страну не допускались лица, не сдавшие экзамен на грамотность, не соответствовавшие ряду психических, моральных, физических и экономических стандартов. Еще с 1882 г. был закрыт въезд из Японии и Китая без специальных приглашений и поручительств. Политические ограничения на лиц, въезжающих в США, накладывал закон об анархистах 1918 г. Иммиграция в Соединенные Штаты в рассматриваемый период строилась на утвержденной в 1921 г. системе национальных квот и учитывала не гражданство, а место рождения иммигранта. Разрешение на въезд давалось строго индивидуально, как правило, по приглашениям университетов, различных компаний или корпораций, общественных институтов. Визы для въезда в США в рассматриваемый период выдавались американскими консулами в различных странах без вмешательства МИД США . В частности, Б.А. Бахметьев после своего ухода в отставку и закрытия русского посольства в Вашингтоне должен был выехать в Англию, где получил визу для возвращения в США в качестве частного лица.

Кроме того, законы о квотах 1921 и 1924 гг. дважды сокращали допустимую численность ежегодного въезда иммигрантов в США. Закон 1921 г. допускал въезд сверх квоты профессиональных актеров, музыкантов, преподавателей, профессоров и медицинских сестер, однако позднее Комиссия по иммиграции ужесточила свои требования.

Препятствием для въезда в США могло стать отсутствие средств к существованию или поручителей. Для российских беженцев дополнительные проблемы порой возникали из-за того, что национальные квоты определялись по месту рождения. В частности, российский эмигрант Ерарский, прибывший в США в ноябре 1923г., провел в изоляторе несколько дней из-за того, что в его паспорте местом рождения был обозначен г. Ковно, и в глазах американских чиновников он являлся литовцем; между тем, литовская квота на этот год уже была исчерпана .

Любопытно, что его проблему не могли решить ни российский консул в Нью-Йорке, ни представитель YMCA, опекавший иммигрантов. Однако, после серии статей в американских газетах, где был создан образ страдающего «русского великана» шести с лишним футов роста, бывшего якобы «ближайшего сотрудника царя», и описывались все трудности и опасности долгого плавания российских беженцев, риск принудительной репатриации в случае возвращения в Турцию и т.п., из Вашингтона было получено разрешение на временную визу под залог в 1000 долларов .

В 1924-1929 гг. общий иммиграционный поток составил 300 тысяч человек в год против более 1 млн. до Первой мировой войны. В 1935 г. годовая квота для уроженцев России и СССР составляла всего 2 172 человека, большинство прибывало через страны Европы и Дальнего Востока, в том числе, используя механизм поручительства и рекомендаций, спецвизы и пр. Особенно желанной Америка была для российских эмигрантов, оказавшихся после эвакуации Крыма в 1920 г. в Константинополе в крайне тяжелых условиях. Считается, что в межвоенный период в США прибывало, в среднем, 2-3 тысячи россиян ежегодно . По данным американских исследователей, число прибывших в США выходцев из России в 1918-1945 гг. составляет 30-40 тысяч человек .

Прибывшие в США и Канаду после 1917 г. представители «белой эмиграции» в свою очередь, мечтали о возвращении на родину, связывая его уже с падением большевистского режима. Часть из них стремилась просто переждать за границей трудные времена, не прилагая особых усилий для обустройства, пыталась существовать за счет благотворительности, что совершенно не совпадало с американским подходом к беженской проблеме. Так, в докладе Н.И. Астрова общему собранию Российского Земско-Городского комитета 25 января 1924 г. приводится любопытный факт о том, что американец, при содействии которого было перевезено несколько десятков русских из Германии, выражает недовольство их «недостаточной энергией». Как сообщается, «покровительствуемые им лица пользуются его гостеприимством (он предоставил им свой дом) и не ищут настойчиво работы».

Следует отметить, что данная тенденция все же не была доминирующей в эмигрантской среде, как в Северной Америке, так и в других центрах зарубежной России. Как показывают многочисленные мемуарные источники и научные исследования, подавляющее большинство российских эмигрантов в различных странах и регионах мира в 1920-1930-е гг. проявляли исключительное упорство и трудолюбие в борьбе за выживание, стремились к восстановлению и повышению утраченного в результате революции социального статуса и материального положения, получению образования и т.п.

Значительная часть российских беженцев уже в начале 1920-х гг. осознавала необходимость более прочного обустройства за границей. Как говорилось в записке одного из сотрудников Комитета по расселению русских беженцев в Константинополе, «состояние беженства – это медленная духовная, моральная и нравственная смерть» . Существование в нищенских условиях, на скудные благотворительные пособия или ничтожные заработки, без каких-либо перспектив заставляло беженцев и содействовавшие им гуманитарные организации прилагать максимальные усилия к переезду в другие страны. При этом многие обращали свои надежды на Америку, как страну, в которой «и эмигрант пользуется всеми правами члена общества и государственной защиты священных прав человека» .

По результатам анкетирования русских беженцев, подавших заявки на выезд из Константинополя в США в 1922 г., выяснилось, что этот элемент колонии являлся «одним из наиболее жизненных из беженской массы и дал самых лучших людей», а именно: несмотря на безработицу, все они жили своим трудом и даже сделали кое-какие накопления. Профессиональный состав выезжавших был самым разнообразным – от художников и артистов до чернорабочих .

В целом, российские беженцы, оправлявшиеся в США и Канаду, не гнушались никакой работой и могли предложить иммиграционным властям довольно широкий спектр специальностей, в том числе, рабочих. Так, в документах Комитета по расселению русских беженцев сохранились записи вопросов, интересовавших тех, кто собирался выехать в Канаду. В том числе, они справлялись о возможности трудоустройства в качестве чертежника, каменщика, механика, шофера, токаря-фрезеровщика, слесаря, опытного лошадника и т.п. Женщины хотели бы получить место домашней воспитательницы или швеи . Такой перечень кажется не соответствующим обычным представлениям о пореволюционной эмиграции, как о массе, в основном, образованных интеллигентных людей. Однако, необходимо учитывать тот факт, что в Константинополе в этот период скопилось довольно много бывших военнопленных и других лиц, которые оказались за границей в связи с событиями Первой мировой войны и не хотели возвращаться в Россию. Кроме того, некоторые успели получить новые специальности на открывавшихся для беженцев профессиональных курсах.

Российские беженцы, отправлявшиеся в Америку, порой становились объектом критики со стороны политических и военных лидеров зарубежной России, которые были заинтересованы в сохранении в эмигрантской среде идеи скорого возвращения на родину, а в ряде случаев, реваншистских настроений. (В Европе эти настроения подпитывались близостью российских границ и возможностью для определенных групп беженцев существовать за счет разного рода благотворительных фондов). Один из корреспондентов генерала А.С. Лукомского сообщал из Детройта в конце декабря 1926 г.: «Все раскололись на группы-партии, каждая с незначительным количеством членов – 40-50 человек, а то и меньше, спорят из-за пустяков, забывая главную цель – восстановление Родины!»

Переезжавшие в Америку, с одной стороны, невольно отрывались от проблем европейского зарубежья, с другой, должны были после очень краткого периода поддержки со стороны гуманитарных организаций, рассчитывать только на собственные силы. Они стремились «уйти из ненормального состояния беженства, как такового и перейти в трудное состояние эмигранта, желающего свои трудом пробивать свою жизненную дорогу ». В то же время, нельзя сказать, что российские беженцы, принимая решение отправиться за океан, были готовы бесповоротно порвать со своей родиной и ассимилироваться в Америке. Так, лиц, выезжавших в Канаду, беспокоил вопрос, есть ли там русское представительство и русские учебные заведения, куда могли бы поступить их дети .

Определенные проблемы для выходцев из России в рассматриваемый период возникли в эпоху «красного психоза» 1919-1921 гг., когда прокоммунистическая дореволюционная эмиграция подверглась полицейским репрессиям, а немногочисленные антибольшевистские круги диаспоры оказались в изоляции от основной массы российской колонии, увлеченной революционными событиями в России. Эмигрантские общественные организации сталкивались в ряде случаев в своей деятельности с негативной реакцией общественности и властей страны. Например, в ноябре 1919 г. отдел общества «Наука» (социал-демократического просоветского направления) в г. Йонкерсе подвергся нападению Палмеровских агентов, которые взломали двери клуба, разбили книжный шкаф и забрали часть литературы. Это происшествие напугало рядовых членов организации, в которой вскоре из 125 осталось всего 7 человек .

Антикоммунистическая политика США начала 1920-х гг. всячески приветствовалась консервативными слоями пореволюционной эмиграции – офицерскими и монархическими обществами, церковными кругами и т.п., но практически никак не сказывалась на их статусе или материальном положении. Многие представители «белой» эмиграции с огорчением констатировали симпатии американской общественности к советской власти, интерес к революционному искусству и т.п. А.С. Лукомский в своих воспоминаниях сообщает о конфликте (публичном споре) своей дочери Софии, служившей в начале 1920-х гг. в Нью-Йорке стенографисткой в Методистской церкви, с епископом, восхвалявшим советский строй. (Любопытно, что ее работодатели позднее принесли извинения в связи с этим эпизодом) .

Политические лидеры и общественность российской эмиграции были обеспокоены обозначившимися в конце 1920-х гг. намерениями США признать правительство большевиков. Однако основную активность в этом вопросе проявлял русский Париж и другие европейские центры зарубежной России. Российской эмиграцией в США время от времени проводились общественные акции, направленные против большевистского правительства и коммунистического движения в Америке. Например, 5 октября 1930 г. в Русском клубе Нью-Йорка состоялся антикоммунистический митинг . В 1931 г. Русская Национальная лига, объединявшая консервативные круги российской пореволюционной эмиграции в США выпустила воззвание о бойкоте советских товаров , и т.п.

Политические лидеры зарубежной России в 1920 – начале 1930-х гг. неоднократно выражали опасения в связи с возможной высылкой в советскую Россию русских беженцев, нелегально находившихся на территории США. (Многие въезжали в страну по туристическим или другим временным визам, проникали на территорию США через мексиканскую и канадскую границы). В то же время, американские власти не практиковали выдворение из страны лиц, нуждавшихся в политическом убежище. Российские беженцы в ряде случаев оказывались до выяснения обстоятельств на Эллис Айленде (центр по приему иммигрантов вблизи Нью-Йорка в 1892-1943 гг., известный своими жестокими порядками, т.к. «Остров слез»). На «Острове слез» вновь прибывшие проходили медосмотр и опрашивались чиновниками иммиграционной службы. Лица, вызывавшие какие-либо сомнения, задерживались в полу-тюремных условиях, комфортность которых зависела от класса билета, с которым прибывал иммигрант или, в ряде случаев от его социального положения. «Здесь-то и происходят драмы, - свидетельствовал один из российских беженцев. – Одного задерживают за то, что он приехал за чужой счет или с помощью благотворительных организаций, другого задерживают, пока за ним не явится родственник или знакомые, которым можно послать телеграмму с вызовом» . В 1933-1934 гг. в США велась общественная кампания за проведение нового закона, по которому все русские беженцы, легально проживавшие в США и прибывшие нелегально до 1 января 1933 г., получили бы право легализоваться на месте . Соответствующий закон был принят 8 июня 1934 г., причем выявилось около 600 «нелегалов», из которых 150 проживали в Калифорнии .

Следует подчеркнуть, что, в целом, российская колония не являлась объектом специального внимания американских иммиграционных властей и спецслужб и пользовалась политическими свободами наравне с другими иммигрантами, что в значительной степени определяло общественные настроения внутри диаспоры, в том числе, довольно отстраненное отношение к событиям на родине.

Таким образом, российская эмиграция 1920-1940-х гг. в Америке имела наибольшую интенсивность в первой половине 1920-х гг., когда сюда прибывали группами и индивидуально беженцы из Европы и с Дальнего Востока. Данная эмиграционная волна была представлена лицами различных профессий и возрастных групп, большинство оказалось за границей в составе эвакуировавшихся антибольшевистских вооруженных формирований и последовавшего за ними гражданского населения. Возникшее в 1917 – начале 1920-х гг. в Русской Америке репатриационное движение фактически осталось нереализованным и почти не сказалось на социально-политическом облике и численности российских диаспор в США и Канаде.

В начале 1920-х гг. сформировались основные центры российского пореволюционного зарубежья в США и Канаде. В основном они совпадали с географией дореволюционных колоний. Российская эмиграция заняла заметное место в этнографической и социально-культурной палитре Североамериканского континента. В крупных городах США существующие российские колонии не только пополнились численно, но и получили импульс институционального развития, что было обусловлено появлением новых социально-профессиональных групп – представителей белого офицерства, моряков, адвокатов и т.п.

Главными проблемами российской эмиграции 1920-1940-х гг. в США и Канаду было получение виз в условиях действия законов о квотах, нахождение первоначальных средств к существованию, освоение языка и последующее трудоустройство по специальности. Целевая иммиграционная политика США в рассматриваемый период определяла существенные различия в материальном положении различных социальных групп российских эмигрантов, среди которых в наиболее выгодном положении находились ученые, профессура и квалифицированные технические специалисты.

За редким исключением российские пореволюционные эмигранты не подвергались политическим преследованиям и имели возможности для развития общественной жизни, культурно-просветительной и научной деятельности, выпуска периодических изданий и книг на русском языке.

Литература

1. Постников Ф.А. Полковник-рабочий (из жизни русских эмигрантов в Америке) / Изд. Русского Литературного кружка. – Беркли (Калифорния), б.д.

2. Русский календарь-альманах = Russian-American calendar-almanac: Справочник на 1932 год / Под ред. К.Ф. Гордиенко. – Нью-Гейвен (New-Heven): Русское издательство «Друг», 1931. (Далее: Русский календарь-альманах… на 1932 год).

3. Пробуждение: Орган свободной мысли / Изд. Русских прогрессивных организаций Соединенных Штатов и Канады. – Детройт, 1927. Апрель. № 1. С. 26.

4.Хисамутдинов А.А. В Новом Свете или история русской диаспоры на Тихоокеанском побережье Северной Америки и Гавайских островах. Владивосток, 2003. С.23-25..

5. Зарница: Ежемесячный литературный и научно-популярный журнал / Русская группа «Зарница». – Нью-Йорк, 1926. Февраль. Т.2. №.9. С.28.

6. «Совершенно лично и доверительно!». Б.А. Бахметев – В.А. Маклаков. Переписка. 1919-1951. В 3-х томах. М., 2004. Т.3. С.189.

7. ГАРФ. Ф.6425. Оп.1. Д.19. Л.8.

8. ГАРФ. Ф.6425. Оп.1. Д.19. Л.10-11.

9. Ульянкина Т.И. Иммиграционная политика США в первой половине ХХ века и ее влияние на правовое положение российских беженцев. – В сб.: Правовое положение российской эмиграции в 1920-1930-е годы: Сборник научных трудов. СПб., 2005. С.231-233.

10.Российская научная эмиграция: двадцать портретов / Под ред. Академиков Бонгард-Левина Г.М. и Захарова В.Е. - М., 2001. С.110.

11. Adamic L.A. Nation of Nations. N.Y., 1945. P. 195; Eubank N. The Russians in America. Minneapolis, 1973. P. 69; и др.

12. Русские беженцы. С.132.

13. ГАРФ. Ф.6425. Оп.1. Д.19. Л.5об.

14. ГАРФ. Ф.6425. Оп.1. Д.19. Л.3об.

16. ГАРФ. Ф. 5826. Оп.1. Д. 126. Л.72.

17. ГАРФ. Ф.6425. Оп.1. Д.19. Л.2об.

18. ГАРФ. Ф.6425. Оп.1. Д.20. Л.116.

19. Русский календарь-альманах… на 1932 год. Нью-Гейвен, 1931.С.115.

20. ГАРФ. Ф.5863. Оп.1. Д.45. Л.20.

21. ГАРФ. Ф.5829. Оп.1. Д.9. Л.2.

С.И. Голотик, В.Д. Зимина, С.В. Карпенко

Российская эмиграция после 1917 г. — уникальное историческое явление, обусловленное особенностями развития России в XIX — начале XX вв. Глубина и устойчивость социального раскола в дореволюционном российском обществе, пропасть между «верхами» и «низами», подавляющее преобладание в политической системе тенденции строительства и укрепления государственной машины, отсутствие различий между властью и собственностью, подмена демократического разделения властей дифференциацией функций внутри огромного бюрократического аппарата — все эти факторы предопределили характер эмиграции. Предопределили главное в ней — преобладание политической целесообразности и естественного желания сохранить жизнь над всеми материальными и моральными соображениями в пользу того, чтобы остаться на родине.

В процессе формирования российской эмиграции после 1917 г. можно выделить три этапа (или три волны эмиграции):

— эмиграция времен Гражданской войны и первых послереволюционных лет,
— эмиграция последних лет Второй мировой войны,
— эмиграция из СССР 70 — 80-х гг.

Российская эмиграция первой послереволюционной волны, часто именуемая «белой» или «антибольшевистской», занимает особое место в самом эмиграционном процессе. Будучи значительна по своим масштабам (географическим, демографическим, экономическим, социальным, политическим, идеологическим, культурным), она состояла из многих разбитых по странам диаспор, объединенных общероссийским прошлым и культурой. Именно это стало фундаментом «Зарубежной России» (или «Российского зарубежья») как уникального подобия государственности. Уникальность ее состояла в том, что из обычных трех составляющих — народ, территория и власть — она имела только «народ», пыталась создать «территорию» и напрочь была лишена «власти».

Географически эмиграция из России была прежде всего направлена в страны Западной Европы. Ее главной «перевалочной базой» стал Константинополь, а основными центрами — Белград, София, Прага, Берлин, Париж, на Востоке — Харбин.

Российская эмиграция времен Гражданской войны и первых послевоенных лет включала в себя остатки белых войск и гражданских беженцев, представителей дворянства и бюрократии, предпринимателей и творческой интеллигенции, самостоятельно покинувших Россию или высланных по решению большевистского правительства.

Разруха и голод, большевистские национализация и террор, просчеты правительств Антанты, нерациональность политики белых властей и поражения белых войск породили эвакуацию антантовских войск и беженцев из Одессы (март 1919 г.), эвакуацию Вооруженных сил на юге России генерала А.И. Деникина и беженцев из Одессы, Севастополя и Новороссийска (январь — март 192 0 г.) в Турцию и Балканские страны, отход Северо-Западной армии генерала Н.Н. Юденича на территорию Эстонии (декабрь 1919 — март 1920 гг.), эвакуацию Земской рати генерала М.К. Дитерихса из Владивостока в Китай (октябрь 1922 г.).

Самой большой по численности стала эвакуация частей Русской армии и гражданских беженцев из Крыма в Турцию, осуществленная на сотне с лишним военных и торговых судов. По данным войсковой и агентурной разведки Красной армии, из крымских портов было эвакуировано до 15 тыс. бойцов казачьих частей, 12 тыс. офицеров и 4 — 5 тыс. солдат регулярных частей, 10 тыс. юнкеров военных училищ, 7 тыс. раненых офицеров, более 3 0 тыс. офицеров и чиновников тыловых частей и учреждений и до 60 тыс. гражданских лиц, среди которых большую часть составляли семьи офицеров и чиновников. Общая цифра, которая встречается в различных источниках, колеблется от 130 до 150 тыс.

В Турции в районе Галлиполи был размещен лагерем 1 -й армейский корпус генерала А.П. Кутепова, в состав которого были включены остатки регулярных частей бывшей Добровольческой армии. На острове Лемнос расположились остатки кубанских казачьих частей, сведенные в Кубанский корпус генерала М.А. Фостикова. Донской корпус генерала Ф.Ф. Абрамова разместили в лагерях под Константинополем, преимущественно в районе Чаталджи. По сведениям командования Русской армии на 16 ноября 1921 г., в военных лагерях проживало: в Галлиполи — 2 6 4 85 человек, из них 1 354 женщин и 24 6 детей; на Лемносе — 8 052, из них 149 женщин и 25 детей; в Чаталдже — 8 729, из них 548 женщин и детей.

В конце 1920 — начале 1921 гг. разведорганы Красной армии получали самые разные, порой сильно расходившиеся данные о численности войск, сосредоточенных в военных лагерях, а также о количестве гражданских беженцев, живущих в Константинополе и в лагерях, расположенных в окрестностях турецкой столицы и на Принцевых островах. После многократных уточнений численность войск была определена в 50 — 60 тыс., из которых почти половину составляли офицеры, а гражданских беженцев — в 130 -150 тыс., из них около 25 тыс. составляли дети, около 35 тыс. — женщины, до 50 тыс. — мужчины призывного возраста (от 21 до 43-х лет) и около 30 тыс. — пожилые мужчины, негодные к службе в армии.

Первую попытку подсчитать общую численность эмигрантов из России предпринял в ноябре 1920 г., еще до эвакуации Русской армии из Крыма, Американский Красный Крест. Основываясь на приблизительных данных различных беженских организаций, он определил ее почти в 2 млн. Еще примерно 130 тыс. военных и гражданских беженцев врангелевской эвакуации довели эту цифру почти до 2 млн. 100 тыс.

Точную численность первой волны эмиграции установить очень сложно: слишком сильно разнятся цифры всевозможных учреждений и организаций, слишком много беженцев не было учтено при оставлении ими страны, слишком часты были приписки, которыми грешили русские организации, стремившиеся получить материальную помощь в как можно большем объеме. Поэтому в исторической литературе можно встретить самые разные цифры. Наиболее часто встречается цифра в 1,5 — 2 млн. человек, покинувших Россию в 1918 — 1922 гг.

Национальный, половозрастной и социальный состав эмигрантов отчасти характеризует информация, собранная в Варне в 1922 г. путем опроса почти 3,5 тыс. человек. Уезжали преимущественно русские (95,2%), мужчины (73,3%), среднего возраста — от 17 до 55 лет (85,5%), с высшим образованием -(54,2%).

Сразу же за эмиграцией началась и реэмиграция.

Уже летом 1920 г. на юг России, занятый Русской армией генерала Врангеля, стали возвращаться офицеры деникинских армий, выехавшие в Турцию и Балканские страны в январе-марте. По данным Полевого штаба РВСР, к середине ноября возвратилось 2 850 человек, в большинстве — из Константинополя.

В ноябре — декабре 1920 г., сразу же после высадки с кораблей частей Русской армии генерала Врангеля и беженцев, рядовые солдаты и казаки, остыв от горячки отступления и эвакуации и преодолев в себе страх перед большевиками, стали предпринимать попытки вернуться на родную землю на лодках.

3 ноября 1921 г. ВЦИК РСФСР принял декрет об амнистии военнослужащих белой армии, им была дана возможность вернуться в Советскую Россию. Свыше 120 тыс. беженцев воспользовались ею, в подавляющем большинстве — солдаты и казаки. Этому способствовали, во-первых, разочарование в Белом движении и его вождях, во- вторых, тяготы жизни в лагерях и еще более горькая и унизительная жизнь неимущих гражданских беженцев в Константинополе (отсутствие работы, жилья и еды), в-третьих, ослабление страха перед большевиками, в-четвертых, политика командования Антанты, которое видело в Русской армии опасную силу и сокращением ее содержания стремилось ускорить процесс перевода ее чинов на положение гражданских беженцев. Некоторую роль сыграл и такой фактор: после Первой мировой войны в
Россию возвращались, главным образом из Америки, трудовые и религиозные эмигранты (духоборы и молокане).

С лета 1921 г. командование Русской армии, заручившись согласием правительств Королевства Сербов, Хорватов, Словенцев (Югославии) и Болгарии, начало переброску частей в эти страны. Вслед за военными потянулись и беженцы.

Через год только в Югославии проживало более 4 5 тыс. русских. Значительные колонии эмигрантов из России возникли в Чехословакии, Германии, Франции и других государствах Европы, в том числе и в тех, что приобрели независимость в результате распада Российской империи (Финляндии, Польше, Эстонии и других). Численное распределение эмигрантов по странам проживания постоянно менялось. Российская эмиграция первой волны напоминала собой «переливающуюся» из страны в страну массу. Это объяснялось исключительно поиском наиболее благоприятной обстановки для адаптации к жизни на чужбине.

Славянские страны были предпочтительнее для русских по причинам близости культуры и благожелательной политики властей, много сделавших для эмигрантов. В Югославии выходцы из России находились в привилегированном положении. Поскольку Россия до октября 1917 г. предоставляла сербам всю совокупность прав, вплоть до поступления на военную службу, то и русские эмигранты в Сербии пользовались широкими правами. Им предоставлялось право занятия промыслами и торговлей, право производить операции с валютой, что для иностранцев было запрещено местным законодательством.

Самой острой проблемой было физическое выживание. В этой ситуации особое значение приобретала способность эмиграции к самоорганизации, к созданию действенной структуры для решения всего комплекса проблем, связанных с жизнеобеспечением. Такой структурой стал «Центральный объединенный комитет Российского общества Красного Креста, Всероссийского земского союза и Всероссийского союза городов» (ЦОК). Он субсидировался державами Антанты и фактически превратился в своего рода министерство по гражданским делам, если иметь в виду, что штаб Врангеля и функционировавшие при нем учреждения занимались прежде всего вопросами обеспечения и снабжения армии. Через ЦОК шло снабжение российских беженцев продуктами питания, одеждой и прочими предметами первой необходимости. Была создана целая система по реабилитации и устройству чинов белых армий, получивших увечья. По его инициативе Лига Наций учредила должность Верховного комиссара по делам русских беженцев. 20 августа 1921 года норвежский полярный исследователь и общественный деятель Ф. Нансен дал свое согласие возглавить дело помощи русским.

Чтобы решить проблему перемещения беженцев из одного государства в другое, по его инициативе были введены «беженские паспорта», узаконенные международными соглашениями от 5 июля 1922 г. и от 31 мая 1926 г. До октября 1929 г. эти паспорта признавали 39 стран. Однако Англия, Италия, Испания, Португалия, Швеция, Дания, Норвегия, Канада, Австралия, Новая Зеландия и некоторые другие страны закрыли свои двери для обладателей «нансеновских паспортов».

Политический спектр эмиграции отличался необычайной пестротой: от организаций монархистов и даже фашистов до левых, социалистических, партий — эсеров и меньшевиков. В центре стояла кадетская партия, проповедовавшая либеральные ценности. Ни одна из этих организаций и партий не представляла единого политического течения и распадалась на две, три и более групп. Все они располагали печатными органами, строили планы освобождения России от большевизма и ее возрождения, разрабатывали программы и выступали с заявлениями по тем или иным политическим вопросам.

Кадеты, расколовшиеся после поражения в Гражданской войне на правых и левых, издавали две газеты: «Руль» в Берлине под редакцией В.Д. Набокова и И.В. Гессена и «Последние новости» в Париже под редакцией П.Н. Милюкова.

Эсеры издавали печатные органы с популистскими заголовками: «Революционная Россия» (центральный орган) под редакцией лидера партии В.М. Чернова и «Воля России» — в Праге под редакцией В.Л. Лебедева, М.А. Слонима, В.В. Сухомлина и Е.А. Сталинского. В Париже выходил журнал «Современные записки» под редакцией Н.Д. Авксентьева, М.В. Вишняка и В.В. Руднева. В Ревеле в начале 2 0-х гг. эсеры специально для распространения в Советской России издавали газету «За народное дело» и журнал «За народ». Меньшевики выпускали в Берлине один из самых объемных журналов в эмиграции -«Социалистический вестник» под редакцией Л. Мартова, Ф. Абрамовича и Ф. Дана.

Кроме этих основных печатных органов существовали десятки эмигрантских журналов и газет самых различных направлений.

Не менее разнообразной была общественно-политическая жизнь дальневосточной ветви российской эмиграции. Наиболее сильно здесь были представлены монархисты. Еще в 1922 г. из Приморья в Харбин перебрались 13 монархических обществ и организаций. Однако, как и в Европе, эти силы оказались расколотыми. Самая крупная организация — «Союз легитимистов», возглавляемый генералом В.А. Кислициным, — поддерживала вел. кн. Кирилла Владимировича. Другие отдавали предпочтение вел. кн. Николаю Николаевичу. Опираясь на офицерский корпус военных и казачьих частей, имея поддержку духовенства, западных эмигрантских сил и отчасти китайских властей, монархисты были не только самой многочисленной частью политической эмиграции в Китае, но и самыми непримиримыми борцами против большевистской власти в России.

Параллельно возникли новые направления.

В 20-е гг. частью русской диаспоры в Харбине был профессорско-преподавательский состав российских университетов, большинство представителей которого являлись приверженцами идей кадетской партии. Еще в конце Гражданской войны наиболее дальновидные члены партии предложили сменить тактику борьбы с большевиками. Профессор Харбинского юридического факультета Н.В. Устрялов в 1920 г. издал сборник своих статей «В борьбе за Россию». В нем проповедовалась мысль о бесперспективности нового военного похода против Советов. Более того, подчеркивалось, что большевизм защитил единство и независимость России, а Белое движение связало себя с интервентами. «Начинать сначала то, что практически не удалось при несравненно лучших условиях и при неизмеримо богатейших данных, — могут, в лучшем случае, лишь политические Дон-Кихоты», — считал Устрялов.

Летом 1921 г. в Праге вышел сборник статей «Смена вех», ставший программой нового политического течения в Российском зарубежье. Авторы статей (Ю.В. Ключников, С.С. Лукьянов, Ю.Н. Потехин и другие) считали: если неудача революции нежелательна для интеллигенции, а ее победа в той форме, в какой она осуществилась, непонятна, то остается третий путь — перерождение революции. Одновременно в Париже П.Н. Милюков, лидер кадетской партии, опубликовал статью «Что делать после Крымской катастрофы?» с аналогичными выводами. Не принимая большевизма и примирения с ним, он считал, что должны кардинально измениться методы его преодоления для восстановления России как великого и единого государства. Провозглашаемая «новая тактика» должна была ориентироваться на внутренние антибольшевистские силы России (крестьянское повстанческое движение и т.д.).

Размышление о судьбах России, о специфике ее геополитического положения, приведшей к победе большевизма, реализовались в новом идеологическом направлении -евразийстве.

Родоначальниками евразийства стали молодые талантливые ученые: филолог Н.С. Трубецкой, музыковед П.П. Сувчинский, географ и экономист П.Н. Савицкий, юристы В.Н. Ильин и Н.Н. Алексеев, философ-богослов Г.В. Флоровский, историки М.М. Шахматов, Г.В. Вернадский, Л.П. Карсавин. Евразийцы начали свою публицистскую деятельность в Софии в 1920 г., а затем продолжили ее в Праге, Париже и Берлине. Они выпускали сборники «Евразийская хроника» в Праге и «Евразийский временник» в Берлине и Париже, а со второй половины 20-х гг. печатали во Франции газету «Евразия». Культивируя самобытность России, они готовы были примириться и с советскими преобразованиями, если они шли на пользу этой самой исторической социально-культурной индивидуальности российской государственности.

В середине 20-х гг. начала угасать надежда на скорое возвращение в Россию, освободившуюся от ига большевиков. Этому способствовала «полоса признания» СССР правительствами европейских и азиатских государств. Дипломатические успехи большевистской власти, основанные на умелом использовании заинтересованности многих стран в возобновлении торгового обмена с Россией, пагубно отражались на правах эмигрантов.

После установления в 1924 г. дипломатических отношений между СССР и Китаем советское правительство отказалось от прав и привилегий, касающихся всех концессий, приобретенных царским правительством, в том числе от прав экстерриториальности в районе КВЖД. Согласно ряду дополнительных соглашений прекращалась служба русских эмигрантов в китайской армии и полиции, а КВЖД объявлялась чисто коммерческим предприятием, управляемым на паритетных началах СССР и Китаем. В соответствии с советско-китайскими договоренностями на железной дороге имели право работать лишь советские и китайские граждане, что нанесло серьезный урон эмигрантам, не имеющим подданства.

Поэтому часть эмигрантов, чтобы сохранить за собой место работы, перешла в советское подданство и получила советские паспорта, часть — в китайское подданство, остальные же должны были получать и ежегодно обновлять так называемый «годовой вид на жительство в Особом районе восточных провинций». Состоятельные эмигранты в поисках более комфортных условий жизни перебирались из Харбина в США и страны Западной Европы. Остались и пытались приспособиться к местным условиям те, кому не на что и некуда было ехать.

Схожие процессы имели место и в западноевропейских странах.

Так, во Франции до 1924 г., когда французское правительство признало СССР и установило с ним дипломатические отношения, в Париже действовало русское посольство, а в ряде крупных городов — русские консульства. Посол бывшего Временного правительства В.А. Маклаков пользовался немалым влиянием во французских правительственных кругах, благодаря чему русские дипломатические представительства защищали интересы эмигрантов, выдавая им различные документы, удостоверяющие их личность, социальное положение, профессию, образование и т.п.

Особое значение имела помощь русских дипломатических представительств эмигрантам, решившим принять подданство той страны, где они проживали, поскольку у многих не было ни денег, ни возможности осилить все юридические формальности, требуемые в таких случаях.

Признание СССР повлекло закрытие русских посольств и консульств в европейских странах, что значительно затруднило защиту прав российских эмигрантов.

Серьезные перемены происходили в рядах военной эмиграции — одной из крупнейших частей Российского зарубежья. В середине 20-х гг. армия трансформировалась в конгломерат различных военных обществ и союзов. В этой ситуации генерал П.Н. Врангель, формально сохранявший звание главнокомандующего Русской армией, в 1924 г. создал Русский общевоинский союз (РОВС).

К концу 20-х гг. РОВС объединил под своим началом большинство военных организаций. По данным штаба Врангеля, в 1925 г. РОВС насчитывал в своих рядах 40 тыс. человек. Поначалу РОВС финансировался из сумм, находившихся в распоряжении командования Русской армии, но они скоро иссякли.

Поскольку в мировом сообществе отсутствовали силы, готовые открыто финансировать консервативную военную организацию, выступающую за воссоздание Российской империи, главным источником средств РОВС стали членские взносы и пожертвования, которых было далеко не достаточно для развертывания полномасштабной деятельности. Вместе с тем некоторые структуры РОВС пошли на сотрудничество с разведками иностранных государств, при их финансовой и другой поддержке проводя разведывательные операции против СССР.

С другой стороны, РОВС оказывал юридическую и материальную помощь военным эмигрантам. Многие нетрудоспособные эмигранты получали различные пособия, некоторые были устроены в больницы и дома престарелых. Немало делалось в историко-мемориальной области: собирались материалы по истории войсковых частей периода Гражданской войны, создавались военные музеи.

Главная задача, поставленная Врангелем перед РОВС, — сохранение кадров армии в условиях эмигрантского рассеяния и добывания офицерами средств на жизнь собственным трудом — была решена не до конца. Формально объединив значительную часть российской военной эмиграции, РОВС не смог создать широкого и боеспособного военно-политического движения за рубежом. Противоречия внутри руководства и призывы к военной интервенции против СССР привели к изоляции РОВС, конфронтации с демократическими силами эмиграции, конфликтам с правительствами Франции, Германии и Болгарии, оттоку солдат и казаков из военных организаций.

В 1929 г. во время вооруженного конфликта на КВЖД военной частью эмиграции была предпринята попытка реализовать на практике идею возобновления борьбы с большевистской властью. С китайской территории через границу СССР были направлены вооруженные белые отряды, имевшие целью поднять восстание и разгромить советские пограничные гарнизоны. Однако теория вооруженного вторжения эмигрантских военных формирований на территорию СССР не выдержала проверки практикой: население не оказало им поддержки, а противостоять регулярным частям Красной армии они не смогли.

ГПУ — ОГПУ — НКВД, широко прибегая к вербовке агентов среди эмигрантов и созданию подставных подпольных организаций в СССР, стремились парализовать разведывательную и диверсионную деятельность РОВС, ликвидировать самых непримиримых его руководителей. В результате РОВС не сумел организовать антисоветское подполье в СССР, все проекты создания антибольшевистского движения на его территории так и остались на бумаге. Контрразведка РОВС не смогла обеспечить защиту организации и ее руководства от «активных мероприятий» советских органов госбезопасности: 1930 г. в Париже был похищен председатель РОВС генерал А.П. Кутепов, в 1937 г. — генерал Е.К. Миллер.

Несмотря на правовые, материальные и другие сложности жизни в изгнании, эмиграция думала о будущем. «Сохранить национальную культуру, приучить любить детей все русское, воспитать подрастающее поколение для будущей России, закалить его волю, выработать твердый характер» — такая задача ставилась перед эмигрантскими учебными заведениями. В эмиграции сохранилась та же система образования, которая существовала в дореволюционной России: начальная школа (государственные, земские и церковно-приходские), средняя школа (гимназии, реальные училища), высшие учебные заведения (институты, университеты, консерватории). Среди выходцев из России насчитывалось 16 тыс. студентов, чья учеба была прервана мировой войной и революцией. За 10 лет изгнания 8 тыс. молодых людей получили высшее образование, главным образом в Чехословакии и Югославии.

Россию покинуло около 3 тыс. дипломированных инженеров, сотни образованных специалистов во всех направлениях естественных, технических и гуманитарных наук. Правительства государств, где оказались беженцы, проявили к ним много доброжелательности и человеческого сочувствия. Но, помимо выражения этих чувств, в их действиях была и существенная доля своекорыстия и меркантильности. Среди русских эмигрантов было немало научной и технической интеллигенции. Приток профессорско-преподавательских кадров, ученых и инженеров сыграл заметную роль в оживлении научной и культурной жизни ряда европейских и азиатских стран.

Правительства этих государств оказывали существенную помощь русским эмигрантским организациям, не обладавшим своими достаточными средствами, в деле организации обучения российских детей и молодежи. В начале 1921 г. по инициативе помощника министра иностранных дел Чехословакии Гирсы был подготовлен государственный культурно-просветительный план помощи русским. Он был одобрен президентом страны Т. Массариком. Чешское правительство выделило средства на содержание студентов, находившихся на территории Чехословакии. С конца 1921 г. Чехословакия стала принимать русских студентов из других стран. Весной 1922 г. 1 700 русских студентов стали стипендиатами чехословацкого правительства. Они были расселены в общежитиях и частично на частных квартирах, получили одежду, питание, деньги на карманные расходы. До образования русских учебных заведений студенты распределялись по высшим учебным заведениям Чехословакии в Праге, Брно, Братиславе и других городах. На эти цели власти Чехословакии израсходовали большие суммы. Ассигнования, начавшись с 10 млн. чешских крон в 1921 г., перевалили за 300 млн.

К 1926 г. Власти Чехословакии, как и других европейских государств, в начале 20-х гг. были убеждены, что большевизм не продержится в России более пяти — семи лет, а после его гибели молодежь, получившая в республике образование, вернется в Россию и «послужит там закваской для образования нового европейского демократического государственного строя». Благодаря помощи правительства эмигрантам удалось образовать в Чехословакии целый ряд русских учебных заведений: Русский юридический факультет, Русский педагогический институт имени Яна Амоса Каменского, Русское железнодорожное техническое училище и другие.

В Харбине существовало шесть высших учебных заведений, в Париже — восемь.

В середине 20-х гг. чехословацкие власти начали свертывать «русскую акцию помощи». «Союз русских студентов в Пшибраме» сообщал в МИД Чехословакии, что к началу 1931 г. «русские студенты были лишены правительственных стипендий», на предприятиях идут увольнения и в «числе увольняемых со службы инженеров в первую очередь оказываются русские, притом и те, в коих предприятия нуждаются».

На то было несколько причин. Мировой экономический кризис конца 20-х гг. затронул все отрасли хозяйства, науку и культуру. В этой обстановке все настойчивее звучали требования чехов, прежде всего трудящихся, ограничить выделение средств и рабочих мест «бывшим белогвардейцам». С другой стороны, власти не могли не реагировать на протесты СССР, как официальные, так и в средствах массовой информации, против «подкармливания белогвардейцев».

В этой ситуации русская высшая школа стала менять свой характер и направленность, переходя на подготовку специалистов для тех стран, где оказались эмигранты. Многие учебные заведения стали закрываться или преобразовываться в научно-просветительские центры. Материальная помощь правительств и общественных организаций стран, приютивших эмигрантов из России, быстро иссякала. Главным источником финансирования стала собственная коммерческая деятельность эмигрантских учебно-научных заведений.

Среди эмигрантов были ученые, заслужившие мировую известность: авиационный конструктор И.И. Сикорский, разработчик телевизионных систем В.К. Зворыкин, химик В.Н. Игнатьев и многие другие. Согласно данным анкетирования 1931 г., в эмиграции находилось около 500 ученых, в том числе 150 профессоров. Успешно работали научные институты в Белграде и Берлине. Русские академические группы имелись почти во всех крупных столицах, из которых Парижская и Пражская имели право присуждения ученых степеней.

Российские эмигранты оказали огромное влияние на развитие мировой культуры. Писатели И.А. Бунин и В.В. Набоков, композитор С.В. Рахманинов, певец Ф.И. Шаляпин, балерина А.П. Павлова, художники В.В. Киндинский и М.З. Шагал — это маленькая толика перечня русских мастеров искусств, работавших за рубежом.

На общественных началах было создано 30 эмигрантских музеев.

Из архивохранилищ наибольшую известность приобрел Русский заграничный исторический архив в Праге (РЗИА). Он был образован в феврале 1923 г. и до 1924 г. назывался Архивом русской эмиграции. Архив провел регистрацию всех военных, политических и культурных организаций, находящихся в эмиграции. В эти организации были направлены информационные сообщения об образовании архива с просьбами о передаче на хранение их материалов. До конца 30-х гг. в архив передали свои документы сотни русских организаций и деятелей эмиграции, В 1939 г., после оккупации Чехословакии Германией, архив оказался под контролем МВД фашистского рейха. После окончания Второй мировой войны по требованию советского правительства архив был передан СССР. 650 ящиков материалов российской эмиграции 20 — 40-х гг. были перевезены в Москву. Решением НКВД СССР доступ к документам был строго ограничен. И только весной 1987 г. документы организаций и деятелей эмиграции начали рассекречиваться, став основой источниковой базы для изучения истории Российского зарубежья нынешним поколением историков.

К специфическим чертам российской эмиграции как особого социально-культурного феномена следует отнести устойчивую преемственную связь всех волн по сохранению и развитию национальной культуры, а также открытость к культурам стран проживания и свободное взаимодействие с ними. В совокупности своей они обусловили приверженность эмигрантов к корням, оставленным в России, их ощущение себя органической частью национальной культуры и, следовательно, взаимодействие регионов расселения, давшее возможность не утратить духовно-культурную целостность. Все это происходило в условиях культурной интеграции, представлявшей собой сложный процесс перехода от «культурного шока» с его элементами враждебности, изоляции и дезорганизации, к ситуации, когда элементы собственной и чужой культуры, контактируя и проходя через конфликты между разными культурными стереотипами, стали сливаться.

Источники и литература

Источники

Диаспора: Новые материалы. Вып. I. СПб., 2001.
Политическая история русской эмиграции, 1920 — 1940 гг.: Документы и материалы. М., 1999.
Русская военная эмиграция 20-х — 40-х годов: Документы и материалы. М., 1998. Т.1. Так начиналось изгнанье, 1920 — 1922 гг. Кн.1. Исход; Кн.2. На чужбине.

Гессен И.В. Годы изгнания: Жизненный отчет. Париж, 1979. Одоевцева И. На берегах Сены // Одоевцева И. Избранное. М., 1998.

Литература

Александров С. А. Лидер российских кадетов П.Н. Милюков в эмиграции. М., 1996.
Березовая Л.Г. Культура русской эмиграции (1920 — 30-е гг.) // Новый исторический вестник. 2001. № 3(5).
Доронченков А.И. Эмиграция «первой волны» о национальных проблемах и судьбе России. СПб., 2001.
Ипполитов С.С, Недбаевский В.М., Руденцова Ю.И. Три столицы изгнания: Константинополь, Берлин, Париж. Центры зарубежной России 1920-х — 1930-х гг. М., 1999.
Раев М. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции, 1919 — 1939. М., 1994.
Русские без Отечества: Очерки антибольшевистской эмиграции 20 — 40-х годов. М., 2000.

Примечания:
1. Диаспора (греч., англ., нем. diaspora — рассеяние) — значительная часть народа (этнической общности), пребывающая вне страны его основного поселения.
2. Проблема правового регулирования статуса российских эмигрантов освещена в заметке О.А. Чировой, помещенной в настоящем номере.

Источник: журнал «Новый исторический вестник», выпуск № 7 / 2002

Основные причины оставления Родины, этапы и направления «первой волны» русской эмиграции; отношение к эмиграции как ко «временной эвакуации»;

Массовая эмиграция российских граждан началась сразу гюсле Октябрьской революции 1917 г. и интенсивно продолжалась в различные страны до 1921-1922 гг. Именно с этого момента численность эмиграции остаеюя примерно постоянной в целом, но непрерывно меняется ее удельный вес о различных странах, что объясняется внутренней миграцией в поисках рабогы получения образования, лучших материальных условий жизни.

Процесс интеграции и социо-культурной адаптации русских беженцев в различных социальных условиях Европейских стран и Китая прошел несколько этапов и в основном завершился к 1939 г., когда у большинства эмигрантов уже не оставалась перспективы возвращения на родину. Основными центрами рассеяния русской эмиграции явились Константинополь, София, Прага, Берлин, Париж, Харбин. Первым местом беженства стал Константинополь – очаг русской культуры в начале 1920-х.В начале 1920-х литературной столицей русской эмиграции стал Берлин. Русская диаспора в Берлине до прихода к власти Гитлера составляла 150 тысяч человек. Когда надежда на скорое возвращение в Россию стала угасать и в Германии начался экономический кризис, центр эмиграции переместился в Париж, с середины 1920-х – столицу русского зарубежья.К 1923 в Париже обосновались 300 тысяч русских беженцевВосточные центры рассеяния – Харбин и Шанхай. Научным центром русской эмиграции долгое время была Прага. В Праге был основан Русский народный университет, там бесплатно учились 5 тысяч русских студентов. Сюда же перебрались многие профессора и преподаватели вузов Важную роль в сохранении славянской культуры, развитии науки сыграл «Пражский лингвистический кружок».

Основными причинами формирования русской эмиграции как устойчивого социального явления стали: первая мировая война, российские революции и гражданская война, политическим следствием которых стая передел границ в Европе и прежде всего - изменение границ России. Поворотным пунктом для формирования эмиграции явилась Октябрьская революция 1917 г. и вызванная ею гражданская война, расколовшая население страны на два непримиримых лагеря. Формально юридически данное положение было закреплено позднее: 5 января 1922 г. ВЦИК и Совнарком опубликовали декрет от 15 декабря 1921 г. и лишении прав гражданства некоторых категорий лиц, находящихся за границей.

Согласно декрету прав гражданства лишались лица, находившиеся заграницей непрерывно более пяти лет и не получившие от советского правительства паспорт до 1 июня 1922 г.; лица, выехавшие из России после 7 ноября 1917 г. без разрешения советских властей; лица, добровольно служившие в армиях, сражавшихся против советской власти или участвовавшие в контрреволюционных организациях.

Статьей 2 того же декрета предусматривалась возможность восстановления гражданства. На практике, однако, данная возможность реализована быть не могла - от лиц, желающих возвратиться на родину требовалось не только заявление о принятии подданства РСФСР или СССР, но и принятие советской идеологии.

В дополнение к данному декрету в конце 1925 г. комиссариатом внутренних дел были изданы правила о порядке возвращения в СССР, согласно которым допускалась отсрочка въезда указанных лиц под предлогом предупреждения усиления безработицы в стране.

Лицам, намеренным немедленно после оформления ими гражданства или амнистии возвратиться в СССР, рекомендовалось прилагать к заявлению документы о возможности трудоустройства, удостоверяющие, что проситель не пополнит кадров безработных.

Принципиальная особенность российской постреволюционной эмиграции и отличие ее от аналогичных эмиграций других крупных европейских революций - ее широкий социальный состав, включающий практически все (а не только ранее привилегированные) социальные страты.

социальный состав русской эмиграции; проблемы адаптации;

Среди людей, оказавшихся к 1922 г. за пределами России, были представители практически классов и сословий, начиная от членов бывших правящих классов и кончая рабочими: "лица, живущие за счет своих капиталов, государственные чиновники, врачи, ученые, учителя, военные и многочисленные промышленные и сельскохозяйственные рабочие, крестьяне".

Также неоднородны были и их политические взгляды, отражавшие весь спектр политической жизни революционной России. Социальная дифференциация русской эмиграции объясняется неоднородностью вызвавших ее социальных причин и способов рекрутирования.

Основными факторами данного феномена стали первая мировая война, гражданская война, большевистский террор и голод 1921 - 1922 гг.

С этим связана доминирующая тенденция гендерного состава эмиграции - подавляющий перевес мужской части русской эмиграции трудоспособного возраста. Данное обстоятельство открывает возможность интерпретации российской эмиграции как естественного экономического фактора послевоенной Европы, возможность смотрения ее в категориях экономической социологии (как широкомасштабной миграции трудовых ресурсов различного уровня профессиональной квалификации, так называемой "трудовой эмиграции").

Экстремальные условия генезиса русской эмиграции определили специфику ее социально-экономического положения в структуре западного общества. Она характеризовалась, с одной стороны, дешевизной предлагаемой эмигрантами рабочей силы выступающей конкурентом национальных трудовых ресурсов) и, с другой, - потенциальным источником безработицы (поскольку в условиях экономического кризиса эмигранты теряли работу в первую очередь).

Территории преимущественного расселения русских эмигрантов, причины, побуждающие к изменению места жительства; культурные и политические центры русской эмиграции;

Принципиальным фактором, определяющим положение эмиграции как социoкультурного феномена выступает ее правовая незащищенность. Отсутствие у беженцев конституционных прав и свобод (слова, печати, права объединения в союзы и общества, вступления в профсоюзы, свобода передвижения и др.) не позволяло им отстаивать свое положение на высоком политико-правовом и институциональном уровне. Сложное экономическое и правовое положение русских эмигрантов сделало необходимым создание внеполитической общественной организации с целью оказания социальной и правовой помощи русским гражданам, проживающим за границей. Такой организацией для русских эмигрантов в Европе стал Российский земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей ("Земгор"), созданный в Париже в феврале 1921 г. Первым шагом, предпринятым парижским Земгором, было воздействие французское правительство с целью добиться его отказа от репатриации русских беженцев в Советскую Россию.

Другой первоочередной задачей стало переселение русских беженцев из Константинополя в европейские страны Сербию, Болгарию, Чехословакию, готовые принять значительное количество эмигрантов. Сознавая невозможность единовременно обустроить за границей всех русских беженцев, Земгор обратился за помощью в Лигу Наций этой целью в Лигу Наций был подан Меморандум о положении беженцев и способах облегчения их положения, составленный и подписанный предстателями 14 русских беженских организаций в Париже, в том числе и Земгором. Усилия Усилия Земгора оказались результативными, особенно в славянских странах - Сербии, Болгарии, Чехословакии, где многие уч6ные заведения (как созданные в этих странах, так и эвакуированные туда из Константинополя) были взяты на полное бюджетное финансирование правительств этих государств

Центральным событием, которое определило психологический настрой и состав этой «культурной эмиграции», была позорно знаменитая высылка интеллигенции в августе - сентябре 1922 г.

Особенность этой высылки состояла в том, что это была акция государственной политики нового большевистского правительства. XII конференция РКП(б) в августе 1922 г. приравняла старую интеллигенцию, которая стремилась сохранить политический нейтралитет, к «врагам народа», к кадетам. Один из инициаторов высылки, Л.Д. Троцкий, цинично пояснял, что этой акцией Советская власть спасает их от расстрела. Да собственно такая альтернатива была заявлена и официально: в случае возвращения - расстрел. Между тем в списках «социально чуждых» только один С.Н. Трубецкой мог быть обвинен в конкретных антисоветских действиях.

По составу группа высылаемых «неблагонадежных» сплошь состояла из интеллигенции, в основном интеллектуальной элиты России: профессора, философы, литераторы, журналисты. Решение властей для них было моральной и политической пощечиной. Ведь Н.А. Бердяев уже читал лекции, С.Л. Франк преподавал в Московском университете, педагогической деятельностью занимались П.А. Флоренский, П.А. Сорокин… А оказалось, что их выбрасывают, как ненужный хлам.

отношение советского правительства к русской эмиграции; высылки за границу; процесс реэмиграции;

Хотя большевистское правительство пыталось представить высылаемых как незначительных для науки и культуры людей, эту акцию эмигрантские газеты назвали «щедрым даром». Это был действительно «королевский подарок» для русской культуры за рубежом. Среди 161 человека в списках этой высылки находились ректоры обоих столичных университетов, историки Л.П. Карсавин, М.М. Карпович, философы Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, С.Н. Булгаков, П.А. Флоренский, Н.О. Лосский, социолог П.А. Сорокин, публицист М.А. Осоргин и многие другие видные деятели российской культуры. За рубежом они стали основателями исторических и философских школ, современной социологии, важных направлений в биологии, зоологии, технике. «Щедрый дар» Российскому зарубежью обернулся потерей для Советской России целых школ и направлений, прежде всего, в исторической науке, философии, культурологии, других гуманитарных дисциплинах.

Высылка 1922 г. была самой крупной государственной акцией большевистской власти против интеллигенции после революции. Но не самой последней. Ручеек высылок, отъездов и просто бегства интеллигенции из Советской России иссяк только к концу 20-х гг., когда между новым миром большевиков и всей культурой старого мира опустился «железный занавес» идеологии.

политическая и культурная жизнь русской эмиграции.

Таким образом, к 1925 - 1927 гг. окончательно сформировался состав «России № 2», обозначился ее значительный культурный потенциал. В эмиграции доля профессионалов и людей с высшим образованием превышала довоенный уровень.В изгнании сформировалась именно общность. Бывшие беженцы вполне сознательно и целенаправленно стремились создать сообщество, установить связи, устоять против ассимиляции, не раствориться в приютивших их народах. Понимание того, что невозвратимо закончен важный период русской истории и культуры, пришло к русским эмигрантам достаточно рано.

Мы вспоминаем страшные события 95-летней давности. Трагедию, случившуюся в стране тогда, чувствовали не только взрослые. Дети понимали ее по-своему, в каком-то смысле чище и острее. Мальчики и девочки 1920-х годов. Голоса тех детей рассказывают больше и правдивее, они не умеют врать.

Я не умею врать

1917 год как поворотная веха в истории России и последовавшая за ним братоубийственная гражданская война на протяжении долгих лет являлись объектом пристального внимания не только со стороны историков-профессионалов, но и многих современников тех событий. По существу, «вспоминать» начали почти сразу, почти синхронно происходящему. И это нельзя было объяснить лишь воздействием политической конъюнктуры: то, что случилось в стране, прямо и непосредственно затронуло каждого из ее граждан, полностью перевернуло, а подчас и просто сломало их жизни, заставляя вновь и вновь переосмысливать недавнее прошлое, ища ответ на трудноразрешимые или вовсе не разрешимые вопросы, поставленные революционной эпохой столь неожиданно и остро. Может показаться удивительным, но в нестройную «вспоминающую» многоголосицу первых послереволюционных лет постоянно вплетались голоса тех, кого, казалось бы, трудно было там услышать — детей, которым довелось взрослеть в это непростое время.

Действительно, мальчики и девочки 1920-х годов оставили после себя немало письменных текстов, в которых шла речь о том, что произошло с ними самими, с их родителями, с другими близкими и не очень близкими им людьми после революции 1917 года. В большинстве своем такие детские воспоминания сохранились в форме школьных сочинений. Не отрицая тот факт, что воздействие взрослых на эту форму детского мемуарного творчества было достаточно велико — даже само их появление инициировалось взрослыми, — значение таких воспоминаний трудно переоценить. Мало того что наблюдательные дети подчас подмечали и фиксировали то, что оставалось не увиденным взрослыми, мало того что они предлагали свои, «детские» интерпретации многих явлений, фактов и событий, они писали так откровенно, так искренне и открыто, что изложенное ими на простых тетрадных страницах немедленно превращалось в своеобразные исповеди. «Я не умею врать, а пишу, что правда», — это признание 12-летней девочки из Ярославской губернии могло бы быть распространено на преобладающее большинство детских воспоминаний, написанных вскоре после окончания Гражданской войны в России.

Дети 1917-го

Наиболее ранние детские воспоминания о революции 1917 года восходили к письменной культуре «бывших» и создавались детьми «чужих». Тексты эти были явно политизированы, что и понятно: прошлое быстро превращалось для этих детей в «утраченный рай», зачастую вместе с потерянной Родиной и обретенным эмигрантским эпилогом — недаром один из русских педагогов-эмигрантов, писатель и публицист Н. А. Цуриков называл их «маленькими перелетными птичками». По подсчетам созданного в 1923 году в Праге под председательством выдающегося богослова, философа и педагога В. В. Зеньковского Педагогического бюро по делам средней и низшей русской школы за границей, к середине 1920-х годов за рубежом насчитывалось около 20 тысяч русских детей только школьного возраста. Из них в зарубежной русской школе обучались не менее 12 тысяч человек. Педагоги-эмигранты не без оснований полагали, что обучение в русских школах будет способствовать сохранению у детей национальной идентичности, в том числе за счет сохранения родного языка и православного вероисповедания. Заметим, что православные церковнослужители и лично, и как руководители общественных организаций сыграли огромную роль в создании и деятельности русских беженских школ. Немалый вклад в разработку психолого-педагогических основ воспитания и обучения детей и юношества и непосредственно в жизнь русской школы в эмиграции внесли религиозный мыслитель, богослов и философ Г. В. Флоровский, основатель и первоиерарх Русской Православной Церкви за границей митрополит Антоний (Храповицкий) и его будущий преемник митрополит Анастасий (Грибановский), епископ Пражский Сергий (Королев), его ближайший соратник, на которого было возложено в первую очередь, преподавание Закона Божьего в русских эмигрантских школах, архимандрит Исаакий (Виноградов), почетный председатель Епархиального управления Русскими православными церквями в Западной Европе митрополит Евлогий (Георгиевского), начальник Российской духовной миссии в Китае митрополит Иннокентий (Фигуровский) и многие другие. Под покровительством РПЦ за границей существовали и действовали различные детские и молодежные организации: скауты, соколы, детские хоры, оркестры и театральные коллективы, регулярно проводились Дни русской культуры и отмечавшиеся на Благовещение Дни русского ребенка, во время которых проходил сбор средств на нужды детей путем церковных тарелочных сборов и подписных листов.

В декабре 1923 года в одной из самых больших русских эмигрантских школ — русской гимназии в Моравской Тшебове (Чехословакия) — по инициативе ее директора неожиданно были отменены два урока и всем учащимся предложили написать сочинение на тему «Мои воспоминания с 1917 года по день поступления в гимназию» (среди прочих участников опроса была и дочь Марины Цветаевой Ариадна Эфрон, о чем она много лет спустя написала в своих мемуарах). Позднее Педагогическое бюро распространило этот опыт на ряд других русских эмигрантских школ Болгарии, Турции, Чехо-Словакии и Югославии. В результате к 1 марта 1925 года в Бюро было собрано 2403 сочинения общим объемом 6,5 тысячи рукописных страниц. Результаты анализа воспоминаний были изданы в нескольких брошюрах, однако сами воспоминания долгое время не публиковались и хранились вначале в Русском заграничном историческом архиве в Праге, а после передачи его в Россию по окончании Второй мировой войны — в ЦГАОР СССР (ныне — Государственный архив Российской Федерации). Часть этих документов (свыше 300) была опубликована лишь в 1997 году по благословению архимандрита Кирилла (Павлова).

Собранные сочинения были очень разными, что не случайно: ведь их писали учащиеся разных возрастов, причем возрастной диапазон колебался от 8 (ученики приготовительных классов) до 24 лет (молодые люди, возобновившие обучение после вынужденного перерыва). Соответственно, и объемом своим эти сочинения сильно отличались друг от друга — от нескольких строчек, с большим трудом выведенных самыми маленькими, до 20-страничных сочинений старшеклассников, написанных убористым, мелким почерком. По мере взросления ребенка и совершенствования его письменной речи прослеживалось естественное усложнение текстов, когда на смену фиксации отдельных, часто разрозненных автобиографических фактов приходили попытки осмысления прошлого, рассуждения о судьбах покинутой Родины, причем зачастую патриотические настроения и чувства прямо подпитывались религиозными установками и религиозным сознанием писавших. Россия и православная вера сплетались воедино, и именно в вере Христовой видели эти отвергнутые новой советской властью дети надежду на воскрешение своей Отчизны: «Попросим же мы Бога о том, чтобы он взял под свою защиту поруганную и униженную, но не забывшую, несмотря на все гонения, христианскую веру, нашу дорогую Святую Русь»; «Где-то там, в глубине необъятной России, появятся люди старинного уклада, которые с именем Божьем на устах пойдут спасать Россию»; «Я верю, что правда восторжествует и Россия спасется светом Христовой Веры!».

Бог был с детьми

При всем их многообразии основная масса детских воспоминаний содержательно и оценочно укладывалась в довольно стабильную противополагающую схему: «было хорошо — стало плохо». Добольшевистское прошлое представало в сочинениях детей эмиграции как красивая, добрая сказка, в которой всегда было место религии и Богу. Вспоминая «золотое», «тихое», «счастливое» детство в России, мальчики и девочки подробно описывали с таким нетерпеньем ожидаемые «светлые праздники» Рождества и Пасхи, когда обязательно ходили в церковь и получали подарки, наряжали елку и красили пасхальные яйца, когда рядом были родители и друзья, а еще — «Кто-то Милосердный, Который простит и не осудит». «…Рождество, — пишет ученик 6-го класса Английской школы для русских мальчиков в Эринкее (Турция) Иван Чумаков. — Изучаешь тропарь, рассказываешь отцу, матери, сестрам, и даже младшему братишке, ничего еще не понимающему. А мать так за три дня попросишь разбудить к заутрене. В церкви стоишь спокойно, ежеминутно крестишься и читаешь тропарь. Кончилась церковная служба. Не возвращаясь домой, бежишь “Христа славить”. Тут конфеты, пряники, копейки — все карманы. Потом — домой разговляться. После этого — опять славить, и так целый день… А вскоре и Пасха. Это праздник… неописуемый. Весь день колокольный звон, катание яиц, “христосование”, поздравления, подарки…»

Бог был с детьми, а дети — с Богом не только в дни религиозных праздников, но постоянно, ежедневно, ежечасно. Некоторые из них прямо признавались в «глубокой религиозности», унаследованной от родителей. Молитва неизменно занимала свое особое, устойчивое место в детских рутинных повседневных практиках: «Наутро я просыпался всегда веселый, одевался, умывался, молился Богу и шел в столовую, где уже был накрыт стол… После чая я шел заниматься, решал несколько задач, писал две страницы чистописания и т. д.». Бог хранил, Бог защищал, Бог умиротворял, Бог вселял надежду: «Вот отдельные картины из дальнего детства. Ночь, перед образом Божьей Матери горит лампадка, ее дрожащий неверный свет освещает всепрощающий лик Прелестной Девы, и кажется, что черты ее лица движутся, живут, а прелестные глубокие глаза смотрят на меня с лаской и любовью. Я, маленькая девочка, в длинной ночной рубашке лежу в кровати, мне не хочется спать, я слышу храпенье моей старушки-няни, и мне представляется в ночной тишине, что я одна в огромном мире, где нет ни одной человеческой души, мне делается страшно, но, смотря на чудные черты Божьей Матери, страхи мои понемногу уходят, и я незаметно для себя засыпаю».

И вдруг внезапно, в один миг все это — такое «свое», такое привычное, такое устоявшее — было разрушено, а безбожие, как это ни кощунственно звучит, было возведено в ранг новой веры, где молились новым революционным апостолам и следовали новым революционным заветам. «Большевики проповедовали, что Бога нет, что нет красоты жизни и все дозволено», и не просто проповедовали, а воплощали эту вседозволенность на практике. Запрет на преподавание Закона Божьего и замена висящих в классных комнатах икон — «этих безделушек», как называли их красные комиссары, — портретами вождей революции были, пожалуй, наиболее безобидными из того, что предприняли новые власти. Осквернение религиозных святынь происходило повсеместно: и во время обысков, свидетелями которых были дети («Несколько пьяных, разнузданных матросов, с ног до головы увешанных оружием, бомбами и перевитыми пулеметными лентами, ворвались в нашу квартиру с громкими криками и бранью: начался обыск… Все подверглось разрушению и разгрому, даже иконы срывали эти богохульники, били их прикладами, топтали ногами»), и за пределами их дома. «Большевики в храмы Божьи вторгались, убивали священников, вынимали мощи и разбрасывали по церкви, ругались по-большевистски, смеялись, но Бог терпел и терпел», — с горечью свидетельствует 15-летний ученик Русской гимназии в Шумене (Болгария). «Свет от пожара освещал церковь… на колокольне качались повешенные; их черные силуэты бросали страшную тень на стены церкви», — вспоминает другой. «На Пасху, вместо звона, стрельба. Страшно выйти на улицу», — пишет третий. И таких свидетельств было немало.

Именно на Бога и уповали дети в самые тяжкие, самые страшные минуты своей жизни, когда надеяться было не на что, и именно Ему возносили хвалу, когда испытания оказывались уже позади: «Нас ввели в большую светлую комнату (ЧК. — А. С. )… Я помню, что в то мгновение я только молилась. Сидели мы не долго, пришел солдат и нас куда-то повел; на вопрос, что с нами сделают, он, гладя меня по голове, отвечал: “Расстреляют”… Нас привели на двор, где стояло несколько китайцев с ружьями…Это было похоже на кошмар, и я только ждала, когда он кончится. Я слышала, как кто-то считал: “Раз, два”… Я видела маму, которая шептала: “Россия, Россия”, и папу, сжимающего мамину руку. Мы ждали смерти, но… вошел матрос и остановил готовых стрелять солдат. “Эти еще пригодятся”, — сказал он и велел нам идти домой. Вернувшись… домой, мы все трое стали перед образами, и я в первый раз так горячо и искренно молилась». Для многих молитва становилась единственным источником жизненной силы: «В ночь под Благовещение была страшная канонада; я не спала и всю ночь молилась»; «Я никогда раньше не молился, никогда не вспоминал Бога, но, когда я остался один (после смерти брата), я начал молиться; я молился все время — где только представлялся случай, и больше всего молился на кладбище, на могиле брата».

Помилуй Россию, помилуй меня!

Между тем были среди детей и совершенно отчаявшиеся, утратившие жизненный стержень, а вместе с ним — как им казалось — и веру во Всевышнего: «Я хуже волка, вера рухнула, нравственность пала»; « Я… с ужасом заметил, что ничего того святого, того доброго, что вкладывали в меня папа и мама, — у меня нет. Бог для меня перестал существовать как что-то далекое, заботящееся обо мне: Евангельский Христос. Встал передо мною новый бог, бог жизни… Я стал… полным эгоистом, который готов для своего счастья поступиться счастьем других, видящего в жизни только борьбу за существование, считающего, что высшее счастье на земле — это деньги». Именно таких детей и подростков имел в виду В. В. Зеньковский, когда, анализируя сочинения, утверждал, что «религиозный путь преодоления» открылся пока еще далеко не всем, и нужна очень кропотливая работа, чтобы помочь детям «подойти ближе к Церкви».

В эмиграции дети оказались в какой-то степени ограждены от кровожадного революционного молоха. Им вернули многое из того, что они сами хотели бы вернуть из недавнего прошлого. Но, по их собственным словам, даже Рождество стало каким-то «грустным», не таким, как в оставленной России, которую они никак не могли забыть и куда они так хотели бы вернуться. Нет, им отнюдь не нужно было новое советское отечество, враждебный и непривычный для них «антимир» советской власти и большевизма. Они стремились в ту, прежнюю Россию, о которой писали в своих сочинениях и которую изображали на своих рисунках: тихие, заснеженные дворянские усадьбы, кремлевские стены и башни, маленькие деревенские церквушки. Особенно трогает среди сохранившихся рисунков один: маковки православных церквей с крестами и лаконичная надпись «Я люблю Россию». Большинству из этих детей так никогда и не удалось осуществить свою мечту. Но они продолжали верить и истово молиться за Родину — так же истово, как за самих себя: «Боженька, неужели все так и останется? Помилуй Россию, помилуй меня!»

При подготовке статьи были использованы материалы книг «Дети русской эмиграции (Книга, которую мечтали и не смогли издать изгнанники)» (М.: ТЕРРА, 1997) и «Дети эмиграции: Воспоминания» (М.: Аграф, 2001), а также монографии автора «Российское детство в ХХ веке: История, теория и практика исследования». (Казань: Казанский гос. ун-т, 2007).


Построение русских скаутов. Марсель. 1930 год

Занятие музыкой с детьми в русской коммуне Монтгерон. Париж. 1926 год

Учителя и учащиеся прогимназии Всероссийского союза городов в лагере Селимие. 1920 год

Преподаватели и студенты Свято-Сергиевского богословского института в Париже. 1945 год. В центре — схимонах Савватий. Справа от него — Владимир Вейдле. Александр Шмеман, Константин Андроников и Сергей Верховский. Крайний справа — отец Василий Зеньковский

Текст: Алла САЛЬНИКОВА