На этом белогвардейском плакате Х. Г. Раковскому тоже нашлось "почётное" место (в центре). Как известно, нет более высокой похвалы для революционера, чем ненависть классовых врагов:) А Раковского они ненавидели как главу правительства красной Украины

Как я уже упоминал в , 11 сентября исполнилось 75 лет со дня смерти Христиана Георгиевича Раковского (1873-1941), большевика, революционера на протяжении доброго полувека, участника Октября, до 1934 года - лидера левой (то есть троцкистской) оппозиции внутри СССР.
Раковский больше известен как дипломат, но, по замечанию Троцкого, "о Раковском говорить как о дипломате, значит, принижать Раковского... Раковский был писателем, оратором, организатором... одним из главных строителей Красной Армии". Но и дипломатом он был блестящим, "не только потому, что он ещё в молодые годы умел при случае носить смокинг и цилиндр, но прежде всего потому, что он очень хорошо понимал людей, для которых смокинг и цилиндр являются производственной одеждой".

Из мемуаров Надежды Иоффе: "Раковский родился в Болгарии, вырос в Румынии, образование получил во Франции, и... русский революционер. Говорил одинаково хорошо и на румынском, и на болгарском, и на русском языке, и ещё на нескольких европейских. И неизвестно, какой язык для него родной. Помню, я спросила его однажды - на каком языке он думает? Раковский подумал и сказал: "Наверное, на том, на котором в настоящий момент говорю.""
Троцкий говорил о нём:
- Исторической судьбе было угодно, чтобы Раковский, болгарин по происхождению, француз и русский по общему по­литическому воспитанию, румынский гражданин по паспорту, оказался главой правительства в Советской Украине... В полном смысле слова международный революционер, Раковский кроме родного болгарского языка владеет русским, французским, румынским, английским, немецким, читает на итальянском и других языках. Изгнанный из девяти европейских стран, Раковский связал свою судьбу с Октябрьской революцией, которой он служил на самых ответственных постах.


Х. Г. Раковский и Л. Д. Троцкий в 1924 году. Они были знакомы с 1903 года

Ещё Троцкий вспоминал такой свой диалог с Раковским:
- Ты представлялся, говорят, британскому королю?
- Представлялся, - с весёлым огоньком в глазах ответил Раковский.
- В коротких панталонах?
- В коротких панталонах.
- Не в парике ли?
- Нет, без парика.
- Ну, и что ж?
- Интересно, - ответил он.
"Мы смотрели друг на друга и смеялись. Но ни у меня не оказалось желания спрашивать, ни у него рассказывать, в чём же, собственно, состояло "интересное" при этой не совсем обычной встрече революционера, высылавшегося девять раз из разных стран Европы, и императора Индии. Придворный костюм Раковский надевал так же, как во время войны красноармейскую шинель, как и производственную одежду".
Революционер в смокинге и цилиндре и даже порой в кюлотах, тех самых придворных кюлотах, которые отвергли ещё парижские санкюлоты (за что и получили своё прозвание). "Европеец, и настоящий европеец", - не раз с удовольствием говорил Ленин про Раковского. Владимир Ильич очень высоко оценил деятельность Раковского на Украине, в том числе мирное объединение с украинскими эсерами-боротьбистами, которого ему удалось добиться. "Вместо восстания боротьбистов, которое было неизбежно, - говорил Ленин, - мы получили, благодаря правильной линии ЦК, великолепно проведённой т. Раковским, то, что всё лучшее, что было в среде боротьбистов, вошло в нашу партию под нашим контролем, с нашего признания, а остальное исчезло с политической сцены. Эта победа стоит пары хороших сражений".
С конца 1927 года, когда троцкистская оппозиция потерпела поражение, для Раковского наступила полоса ссылок. Любопытное свидетельство оставил американский журналист Луис Фишер, встречавшийся и беседовавший с ним в ссылке в Саратове в 1929 году: «Иногда я сопровождал его в столовую; люди глубоко кланялись и снимали шапки, потому что этот политический преступник в изгнании был наиболее известным и наиболее уважаемым жителем Саратова».
И в ссылках Раковский продолжал напряжённо работать. Вот в качестве иллюстрации две небольшие цитаты. Первая отражала точку зрения большинства партии:
"Что касается классовой природы нашего государства, то я уже говорил выше, что Ленин дал на этот счёт точнейшую формулировку, не допускающую никаких кривотолков: рабочее государство с бюрократическим извращением в стране с преобладанием крестьянского населения." (И. В. Сталин, 15 марта 1927 года)
А эта цитата - из обращения левой оппозиции в ЦК ВКП(б) и ко всем членам партии в апреле 1930 года. Оно было подписано Х. Раковским, В. Коссиором, Н. Мураловым и другими вождями оппозиционеров:
"От рабочего государства с бюрократическими извращениями - как определял Ленин нашу форму правления - мы развиваемся к бюрократическому государству с пролетарско-коммунистическими пережитками."
Первая цитата - общая констатация, с которой к середине 1927 года, как мы видим, ещё соглашались и сталинцы, и троцкисты.
Вторая - более чем смелый (и теоретически, и практически) теоретический вывод, к которому пришла троцкистская оппозиция внутри СССР. Кстати, примечательно и то, что в апреле 1930 года оппозиционеры, находившиеся в ссылках в СССР, ещё имели, пусть и нелегальную, возможность общаться, формулировать свои политические платформы и публиковать их за рубежом, в "Бюллетене оппозиции" Троцкого. В 1930 году от этого прогноза можно было просто отмахнуться. В 2016 году, на развалинах СССР, из которых (как мы хорошо видим на Украине) калёным железом выжигаются последние "пролетарско-коммунистические пережитки" (это так прямо и называется - "декоммунизация"), отмахиваться от подобной оценки и её прогноза значительно труднее...


Христиан Георгиевич Раковский, полпред во Франции и Георгий Васильевич Чичерин, нарком иностранных дел в посольстве Советского Сoюза. 1925


Х. Г. Раковский


Раковский и премьер-министр Болгарии Стамболийский в Генуе. 1922 год. Стамболийский записал в дневнике: «Самый сильный человек в русской делегации - болгарин Раковский».


Раковский в группе советских дипломатов


Х.Г. Раковский - председатель Временного рабоче-крестьянского правительства Украины

В 1934 году Раковский решил «примириться с партией» и сложил с себя «звание» лидера оппозиции. Виктор Серж вспоминал настроения ссыльных троцкистов в это время: «Христиан Раковский примкнул к ЦК, «чтобы вместе с партией противостоять военной угрозе». [...] Раковский сдался, но нас это не смущало. Мы говорили себе: «Стареет – попался на классический трюк: его ознакомили с конфиденциальными документами о надвигающейся войне...»
В Москве Раковского вновь посетил Луис Фишер, записавший свои впечатления: «Ссылка не надорвала его. Но он следил за Европой из Барнаула и не обнаруживал там революции. Зато он видел, как фашизм расползается из одной страны в другую... Гитлер привёл его назад к Сталину».
Решение Раковского вызвало глубокое разочарование у Троцкого. Он записал в дневнике: «Раковский был в сущности моей последней связью со старым революционным поколением... Теперь не осталось никого». Он язвительно замечал в 1935 году: «Раковский милостиво допущен на торжественные собрания и рауты с иностранными послами и буржуазными журналистами. Одним крупным революционером меньше, одним мелким чиновником больше».
А участница оппозиции Надежда Иоффе вспоминала, как родственники уговаривали её примириться с партией: "Как основной аргумент, все приводили в пример уважаемых мною старших товарищей, бывших активных оппозиционеров, к этому времени отошедших от оппозиции. В ответ на это я всегда отвечала: "А Раковский?" И именно в это время, как гром с ясного неба, появилось в газетах заявление Раковского. Написано оно было максимально сдержанно, примерно так: "Допустил ошибки... прошу вернуть в партию..." И вот тут я задумалась: может быть, я действительно чего-то не понимаю, ведь не сравнить же политический опыт мой и Раковского - человека, который занимался революционной деятельностью в течение сорока лет. В Болгарии и в Румынии, во Франции и в России. Заподозрить его в беспринципности я не могла... Я ему позвонила, и он тут же сказал: "Приходи". Жил он тогда на Тверском бульваре. Когда я пришла, с ним была дочка Лена и её муж. Лена была дочерью его жены, но он удочерил её в детстве, она носила его отчество и фамилию. Дома её называли смешным румынским именем Кокуца. А муж её был известный поэт Иосиф Уткин. Мне очень нравились его стихи, и я бы охотно с ним познакомилась. Но в ту минуту он был мне совсем ни к чему. Впрочем, они тут же ушли, и мы остались разговаривать с Христианом Георгиевичем. Он очень хорошо говорил со мной, что надо любыми путями вернуться в партию. Он считал, что в партии, несомненно, есть определенная прослойка, которая в душе разделяет наши взгляды, но не решается их высказать. И мы могли бы стать каким-то здравомыслящим ядром и что-то предпринять. А поодиночке, говорил он, нас передавят, как кур."
Если верить этому свидетельству (а почему бы ему не верить?), то получается, что Раковский, примирившись с партией, вовсе не складывал идейного оружия, а рассчитывал ещё побороться.
В Москве Раковского вновь посетил Луис Фишер, записавший свои впечатления: "Ссылка не надорвала его. Но он следил за Европой из Барнаула и не обнаруживал там революции. Зато он видел, как фашизм расползается из одной страны в другую... Гитлер привёл его назад к Сталину".
В ноябре 1935 года Раковский был восстановлен в ВКП(б), но в 1937 году такие "скрытые оппозиционеры", как он, вновь оказались под ударом... К тому времени он уже ясно видел свою судьбу, и говорил своей племяннице: «Ты же изучала французскую революцию, знаешь, как развивались события, сначала был Дантон, потом Робеспьер. У революции свои законы. Революция пожирает своих детей»...
В январе 1937 года Раковский был арестован. В 1938 году он стал одним из подсудимых публичного процесса над «правыми большевиками» Бухариным и Рыковым (хотя сам он был лидером «левой оппозиции», а отнюдь не правой). Характерный диалог из судебной стенограммы:

"Прокурор Вышинский. Я спрашиваю - каковы были ваши средства к существованию?
Раковский. Моими средствами к существованию были доходы от имущества отца.
Вышинский. Значит, вы жили на доходы в качестве рантье?
Раковский. В качестве сельского хозяина.
Вышинский. То есть помещика?
Раковский. Да.
Вышинский. Значит, не только ваш отец был помещиком, но и вы были помещиком, эксплуататором?
Раковский. Ну конечно, я эксплуататор. Получал же я доходы. Доходы же, как известно, получаются от прибавочной стоимости.
Вышинский. А прибавочная стоимость была в ваших руках?
Раковский. Да. Прибавочная стоимость была в моих руках.
Вышинский. Значит, я не ошибаюсь, когда говорю, что вы были помещиком.
Раковский. Не ошибаетесь.
Вышинский. Вот мне важно было выяснить, откуда шли ваши доходы."

В конце этого абсурдного диалога - ибо все в партии знали, что Раковский был помещиком, и доходы от своего поместья тратил на революцию - подсудимый всё же не вытерпел:
"Раковский. Но мне важно сказать, на что шли эти доходы.
Вышинский. Это другой разговор."

Суд дал Раковскому 20 лет заключения.
В сентябре 1941 года по решению Военной коллегии Верховного суда он в числе других заключённых Орловской тюрьмы был расстрелян в Медведевском лесу под Орлом.

UPD 2019 года. Кого в СССР могли называть «самым популярным человеком в мире» 95 лет назад, то есть в августе 1924 года? На самом деле ни один современный читатель никогда не догадается - ни на десятый, ни даже на сотый раз. И очень удивится, когда узнает... Он-то, чаще всего, даже не слышал этой фамилии. И не поймёт, узнав, - а почему его? Это показывает, как мало и плохо мы знаем и понимаем пока собственное прошлое.
А между тем вот он, как гласит подпись на обложке журнала (рисунок Бориса Ефимова) - «самый популярный человек в мире».

Христиан Раковский (1873-1941). На фоне его пиджачного кармашка нарисован крохотный Джеймс Рамсей Макдональд, премьер-министр Британской империи, самой могущественной мировой державы того времени. Что-то вроде тогдашнего аналога Трампа... Но почему всё-таки Раковский (чей день рождения, кстати, приходится на 13 августа, то есть сегодня)?
Потому что Раковский был в тот момент советским полпредом в Англии и представлял перед всем миром и СССР, и Коминтерн. Мировую революцию, одним словом.


Карикатура из журнала «Красный перец» 1924 года, в бытность Раковского полпредом СССР в Англии.
- Странные люди в Англии! Одни говорят: «Руки прочь от России!», и протягивают нам руки... Другие заявляют: «Не прочь руки к России», - и даже руки не подают».


Рисунок Л. М. Журнал «Красный перец», 1923. «Большевики, пишущие ответ аглицкому керзону». На этой юмористической картинке Раковский тоже присутствует - между Каменевым и Сталиным

(1867-10-09 )

Георгий Стойков Раковский (болг. Георги Стойков Раковски , настоящее имя Сыби Стойков Попович , болг. Съби Стойков Попович ; апрель , Котел - 9 октября , Бухарест) - болгарский революционер, один из организаторов национально-освободительного движения в Болгарии против турецкого господства, историк, этнограф, поэт, писатель и публицист.

Биография

В молодости Сыби Попович взял себе фамилию Раковский, в честь села Раково (близ Сливена), откуда происходили предки его отца Стойко Поповича. Сыби получил образование в греческом училище в Константинополе . В 1841 году Георгий Раковский организовал тайное общество в Афинах для подготовки вооружённого выступления в Греции и Болгарии. Выступал с идеей общебалканской солидарности в борьбе с турецким деспотизмом. Его арестовали и приговорили к смерти, но - благодаря заступничеству влиятельных греческих друзей - вышел на свободу и эмигрировал во Францию.

Через полтора года Раковский вернулся в Болгарию и поселился в городе Котел .

С 1855 года Раковский жил в эмиграции - в Новом Саде (тогда - в составе Венгрии , ныне - в Сербии) и в Молдове, в Болграде (ныне - в составе Украины).

7 марта 1858 года Георгий Раковский пересёк молдавско-русскую границу в селе Кубей (невдалеке от Болграда). Здесь он написал стихи «Задержка в Кубейском карантине» и «Раздумья о прошлом Болгарии». Раковский активно работал с болгарской диаспорой в России и Молдове. Некоторое время прожил в Кишинёве и Одессе.

В -1862 годах создал в Белграде первую Болгарскую легию . В конце 1866 года в Бухаресте объединил четнических воевод для создания единого фронта по освобождению Болгарии.

Г. Раковский - идеолог четнической тактики в освободительной борьбе болгарского народа. Рассматривал создаваемые партизанские отряды как инициативную силу, вовлекающую в борьбу широкие массы народа. В составленном им в 1867 году «Временном законе лесных народных отрядов » сформулирована мысль о превращении отдельных чет в части централизованной воинской организации. Выступал за создание тайных обществ с целью пропаганды идей восстания против турецких властей.

Г. Раковский показал себя также как незаурядный, страстный поэт. В поэме «Лесной спутник» («Горскій пътник» . - Нови-Сад, 1857) воспел борьбу болгарских гайдуков против угнетателей. В издававшихся им газетах «Българска дневница», «Дунавскый Лебедъ» (Београд, 1860-1861), журнале «Бъдущност» (Бухарест, 1864) проводил идеи братской солидарности балканских народов в борьбе за своё освобождение.

Потомки

Внуком Г. С. Раковского был известный революционер-большевик Христиан Раковский . Во время Балканских войн Х. Раковский занимал про-турецкую позицию.

Память

Сочинения

  • Съчинения. - София, 1922.

Напишите отзыв о статье "Раковский, Георгий"

Примечания

Литература

  • Ciдэльнikoв С. I. Болгарський революцioнер Георгiй Раковський. - Xapkiв, 1959.
  • Сідельніков С. И. Г. С. Раковски. Възгледи, дейност и живот. - София, 1964. - Т. 1.
  • Пенев Б. Г. С. Раковски. - София, 1917.

Ссылки

  • Раковский Георги Стойков // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров . - 3-е изд. - М . : Советская энциклопедия, 1969-1978.
  • // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
  • . Литературная энциклопедия. Проверено 21 апреля 2012. .

Отрывок, характеризующий Раковский, Георгий

– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.

Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.

1873 - 1941). Внук известного болгарского революционера Георгия Раковского. Родился 13 августа 1873 г. в г. Котеле, в Болгарии. В патнадцать лет был исключен из школы за руководство студенческим восстанием без права поступления в какое-либо болгарское учебное заведение. В семнадцать - помог опубликовать работу Энгельса. Для продолжения своего образования он в 1891 г. уехал в Швейцарию, где, очутившись в среде политических эмигрантов, стал деятельным членом международного кружка студентов-социалистов и одновременно помещал свои статьи в болгарском журнале "Социал-Демократ". Учился в мединституте в Женеве, встречался с русскими революционерами Аксельродом, Плехановым и Засулич, близко познакомился с Розой Люксембург. В 1893 году организовал Второй Международный Конгресс Социалистических Студентов. В том же году представлял Болгарию на Международном Социалистическом Конгрессе в Цюрихе и являлся ее делегатом на международном социалистическом съезде в Лондоне в 1896 г. В 1897 г. окончил медицинский факультет в Монпелье, и его диссертация "Причины преступности и вырождения" имела большой успех в ученых кругах и не раз цитировалась в специальных сочинениях. Но медицинская практика т. Раковского не привлекала, и он занимался ею всего полгода, да еще в румынской армии во время военной службы. В 1899 г. т. Раковский впервые посетил Петербург, где выступил на одном из диспутов с речью, после чего должен был спасаться бегством от ареста. В 1900 г. он снова приехал в Петербург, но через две недели был выслан и уехал во Францию, чтобы принять участие в международном социалистическом съезде в Париже. Во Франции прослушал университетский курс юриспруденции, одновременно поддерживая связь с болгарской с.-д. и завязывая связи с сербской. Представлял болгарскую и сербскую партии на амстердамском Конгрессе II Интернационала в 1904 г. В 1905 г. т. Раковский уезжает в Румынию, где основывает орган румынской социалистической партии "Рабочая Румыния". Возглавлял кампанию в защиту матросов потемкинцев, когда они бежали в Румынию в 1905 году. В 1907 г. румынское правительство высылает его, как социалистического агитатора и виновника крестьянских восстаний, которыми была охвачена страна. Ввиду настойчивых требований рабоче-крестьянской массы страны, т. Раковскому через пять лет (в 1912 г.) был разрешен въезд в Румынию. Во время изгнания т. Раковский представлял румынскую партию на двух международных съездах, в Штутгарте и Копенгагене, а также на конференции балканских социалистических партий в Белграде в 1911 г. Накануне первой Балканской войны организовал конференцию балканских социалистических партий в Константинополе в целях выработки плана действий против военной опасности. Участвовал в Циммервальдской конференции 1915 г. С августа 1914 г. по август 1916 г. т. Раковскому вместе с румынской с.-д. пришлось вынести большую борьбу, отстаивая нейтралитет страны против двух военных партий - руссофильской и германофильской. И как только Румыния вступила в войну, т. Раковский был брошен в тюрьму румынским правительством, которое тащило его за собой при отступлении из Бухареста в Яссы. Первого мая 1917 г. Раковский был освобожден русским гарнизоном в Яссах. Прибыл в Россию в мае 1917 года, в ноябре вступил в большевистскую партию. После Октябрьской революции возглавлял Политуправление РВС Республики. В качестве эмиссара правительства РСФСР был направлен на юг России, в Севастополь и Одессу. После занятия Украины Центральной Радой, т. Раковский был поставлен во главе советской делегации для переговоров с Украинской Народной Республикой, а затем и с правительством Скоропадского. Тов. Раковский заключил в это же время перемирие с немцами, а затем в сентябре 1918 г. был направлен во главе чрезвычайной миссии в Германию для продолжения переговоров с германским правительством о мирном договоре с Украиной. Из Берлина он вместе с т.т. Иоффе и Бухариным был выслан и арестован по дороге германскими властями, но немецкая революция освободила его. В 1918-1923 гг. - председатель СНК Украины. С 1923 г. - полпред в Великобритании, в 1925-1927 гг. - во Франции. В 1919-1927 гг. - член ЦК партии. Член ВЦИК. ЦИК СССР.Из крупных литературных трудов Раковского, изданных на нескольких языках, отметим: "Причины преступности и вырождения", "Россия на Востоке", "Очерки современной Франции", "Меттерних и его время", "Наше разногласие", "Русско-японская война", "Социалисты и война". Его многочисленные статьи по вопросам международной политики, научного социализма и истории печатались в различных журналах (болгарских, французских, русских, польских, немецких, румынских и т. д.). Репрессирован; после шести лет ссылки и неудачной попытки бежать, разбитый духом и с подорванным здоровьем, в 1934 году пошел на сотрудничество с властями. Был снова арестован в декабре 1936 года, репрессирован; в феврале 1988 года посмертно реабилитирован.

Отличное определение

Неполное определение ↓

Раковский, Христиан Георгиевич

Раковский X. Г.

(1873-1941; автобиография ). - Я родился 1 (13) августа 1873 г. в болгарском городке Котеле. Уже в первой половине XIX столетия Котел становится важным хозяйственным и политическим центром. Семья, в которой я родился, принадлежала к зажиточнейшему классу в городе. Мой отец занимался сельским хозяйством и торговлей. В связи с последним обстоятельством он ежегодно проводил несколько месяцев в Константинополе. Он принадлежал к так называемой "демократической партии", отличался любознательностью, получил гимназическое образование и знал греческий язык. Однако по линии отца я не унаследовал ничего такого, что должно было предопределить мое дальнейшее развитие.

Иное дело наследство по линии матери. Она принадлежала к семье, которая играла крупнейшую роль в политической и культурной истории болгарского народа. Из этой семьи вышел капитан Георгий Мамарчев, бывший офицером в русской армии Дибича-Забалканского, который сделал в 1834 г. первую попытку организованного восстания против турецкого владычества. Восстание было подавлено, Мамарчев сам был арестован и сослан сначала в Малую Азию, а потом на остров Самос, где и умер. Он приходился родным братом матери знаменитого революционного деятеля Саввы Раковского, личность которого господствовала над всей политической и культурной историей Болгарии с 1840 по 1867 г. Савва Раковский, будучи в Румынии, организовал там в 1841 г. повстанческий отряд для вторжения в Болгарию. Он был арестован, приговорен к смертной казни, но спасся бегством во Францию. Амнистия дала ему возможность вернуться в свой родной город, но не надолго. Вскоре отец и сын были отправлены в Константинопольскую тюрьму. Мстительность их политических противников перенеслась и на оставшуюся беззащитную семью, между прочим и на мою мать, тогда еще девочку. Семья была "отлучена" от церкви, и к ней был запрещен всякий доступ соседям, так что она, в то время отсутствия спичек, когда зажигали камин, беря огня у соседей, должна была холодом и голодом платить за политические грехи своих отца и братьев. Хотя я начал свою сознательную жизнь через много лет после смерти Саввы Раковского, но воспоминания матери и бабушки были еще достаточно свежи, чтобы заставить работать мое воображение.

С раннего детства у меня развилась сильная и горячая симпатия к России - не только потому, что революционная деятельность моих дедов и дядей большею частью была связана с Россией, но еще и потому, что я был свидетелем русско-турецкой войны. Мне было тогда не больше 5 лет, но в моей детской памяти сохранился смутный образ русских солдат, которые проходили тогда через Балканы. Наш дом был одним из лучших в городе и стал поэтому квартирой для высшего офицерского состава. Встречал я и генерала Тотлебена, организатора осады Плевны; встречал и провожал князя Вяземского, одного из начальников дивизии Болгарского ополчения, который, будучи ранен, пролежал в нашем доме больше сорока дней. Среди офицеров находились и лица имевшие отношение к подпольным организациям, о которых в моей семье сохранилось предание, что они говорили "Мы вас освобождаем, но кто нас освободит?". Война внесла пертурбацию и в жизнь моей семьи: наше имение очутилось в пределах румынского государства, и вся семья должна была эмигрировать в румынскую Добруджу.

Начальное образование я получил еще в гор. Котеле, а потом продолжал его в Добрудже под руководством матери. Последний год начальной школы я провел в Варне. Здесь же я поступил в гимназию. Это было в тот период, когда даже самая юная учащаяся молодежь увлекалась политикой. Среди других, стал увлекаться общественными интересами и я. В 1887 г. политическое брожение среди гимназистов, к которому примешивались и элементы личного недовольства некоторыми учителями, вылилось в форменный бунт, который пришлось усмирять вызовом роты солдат. Я был среди арестованных, а также среди исключенных из всех болгарских школ. Один год я провел в отцовском доме в Мангалии, без разбора читая все, что было в библиотеке отца или что можно было найти у знакомых. В 1888 г. мне разрешили снова поступить в гимназию, и я отправился в Габрово, где поступил в 5-й класс. Здесь я провел меньше двух лет, так как до окончания 6-го класса меня снова исключили из всех болгарских школ и на этот раз - бесповоротно.

В Габрово я оформил свои политические взгляды и стал марксистом. Моим учителем был один из ветеранов болгарского революционного движения, Дабев. Вместе с моим товарищем Балабановым, трагически умершим впоследствии в Женеве, мы издавали подпольную гектографированную газету "Зеркало", в которой было решительно все: и о педагогических взглядах Руссо, и о борьбе между бедными и богатыми, и о плохом поведении учителей, и т. д. Мы вели некоторую работу среди крестьян, распространяя переведенные на болгарский язык женевские подпольные издания. Еще в 5 классе, отправившись пешком в мой родной город Котел, я выступил в церкви с проповедью о "первой христианской церкви св. Якова", иными словами - с речью о христианском коммунизме. Но вообще наша деятельность не выходила за стены гимназии. Осенью 1890 г. я отправился в Женеву, чтобы поступить на медицинский факультет. Я выбрал медицину потому, что она в нашем представлении давала возможность войти в непосредственный контакт с народом. Мы знали тогда только индивидуальное воздействие, о массовой работе еще не думали. Нам казалось, что режим болгарского диктатора Стамбулова будет продолжаться вечно.

Очутившись в Женеве, я в ближайшие же месяцы познакомился с русской политической эмиграцией и, в частности, с русскими социал-демократическими кружками. Некоторое время спустя я познакомился с Плехановым, Засулич и Аксельродом, и долгие годы их влияние на меня было решающим.

В Женеве я был три года, с 1890 по 1893 г. Хотя я числился студентом и даже сдавал экзамены, но к медицине я был совершенно равнодушен. Мои интересы были вне стен университета. Я быстро втянулся в работу среди русского студенчества. Вместе с Розой Люксембург, которая некоторое время жила в Женеве, мы руководили марксистскими кружками для самообразования.

Моя деятельность не исчерпывалась, однако, русскими интересами. Вместе с другими товарищами, иностранцами и русскими, мы организовали социалистические элементы женевского студенчества. Мы связались со студентами-социалистами других стран, в частности Бельгии, где зимой 1891-1892 гг. имел место первый международный съезд студентов-социалистов. Участвовать на этом съезде мне не удалось, хотя я состоял в переписке с организаторами. Но зато вся подготовительная работа по устройству второго съезда, имевшего место в Женеве, была возложена фактически на меня. Во всех трудных случаях моей работы я советовался с Плехановым. Я связался, кроме того, с женевским рабочим движением и с французской рабочей партией. В Женеве я также был близок к польским и армянским социалистическим революционным кружкам, однако главной моей работой являлась болгарская. Я перевел книгу Девилля "Эволюция капитала", сопроводив ее большим вступлением с анализом экономических отношений в Болгарии. Позже из Женевы мы редактировали в Болгарии журнал, который не только по имени, но и по формату и по внешней обертке, являлся подражанием русскому заграничному журналу "Социал-демократ". Но это было и понятно, так как Плеханов являлся вдохновителем и нашего журнала. Ряд статей я переводил прямо с его рукописи. Когда в Болгарии был создан первый марксистский журнал "День" и основана первая еженедельная с.-д. газета "Работник" и "Другар" ("Товарищ"), я, конечно, стал их постоянным сотрудником, в особенности - последней. Иногда полномера было заполнено моими статьями под различными псевдонимами. В 1893 г. в качестве делегата от Болгарии я присутствовал на Социалистическом международном съезде в Цюрихе. Женевский период кончился для меня укреплением моих марксистских взглядов и усилением моей ненависти к русскому царизму.

Еще находясь студентом в Женеве, я ездил в Болгарию, где прочел ряд докладов, направленных против царского правительства. В 1897 г., когда я кончил университет, я выпустил в Болгарии большую книгу "Руссия на Исток", которая годами давала пищу не только болгарской социалистической партии против русского царизма, но и всем так наз. русофобским течениям в Болгарии и на Балканах. Я следовал директиве Плеханова: "Царскую Россию нужно изолировать в международном отношении". Но болгарская буржуазная печать уже до этого обратила на меня внимание при первых моих поездках в Болгарию. Русофильская печать вела против меня кампанию уже тогда, когда я был студентом. Осенью 1893 г. я поступил на медицинский факультет в Берлине, с целью ближе ознакомиться с немецким рабочим движением. В Берлине я стал сотрудничать в "Форвертсе" по балканским делам. Я также участвовал в немецких студенческих социалистических организациях, имевших подпольный характер, и вошел в близкую связь с Вильгельмом Либкнехтом. У Либкнехта я познакомился и с другими вождями немецкой с.-д. партии. Либкиехт имел на меня большое влияние. Я поддерживал с ним личную связь и переписку до 1900 г. Он проявлял очень большой интерес к Балканам, очень интересовался русским, польским и румынским революционным движением. В Берлине вся моя студенческая политическая жизнь развертывалась в русской колонии. Это было время расцвета русского легального марксизма. Русская колония в Берлине жила спорами: о народничестве и марксизме, о субъективистской школе, о диалектическом материализме. Но мне приходилось принимать участие и в более специальных спорах (например, против сионистов).

После шестимесячного пребывания в Берлине я был арестован и через несколько дней выслан. Летний семестр 1804 г. я провел на медицинском факультете в Цюрихе, где в то время жил и П. Б. Аксельрод. Зиму 1894-1895 гг.

я провел в Нанси. Я продолжал связь с болгарским движением, также и личную переписку с Плехановым к В. И. Засулич, жившей тогда в Лондоне.

Последние два года моего студенчества я провел в Монпелье (Франция). Продолжая свою связь с Болгарией и свою работу среди русских и болгарских студентов, я в то же время стал подходить к французскому социалистическому движению и сотрудничать в марксистском журнале "Социалистическая Молодежь", который издавался в Тулузе под редакцией Лагарделя, а также и в ежедневном социалистическом органе "La Petite République", когда он перешел под редакцию Жюля Геда. Спор среди русских студентов в Монпелье велся вокруг тех же вопросов, что и в Берлине. Сионисты, между прочим, здесь имели больше сторонников. Я вел с ними решительную борьбу. Я участвовал, кроме того, во французском студенческом кружке и выступал на закрытых рабочих собраниях. Уже в Нанси я находился под наблюдением французской полиции и расширять свою деятельность при наличии этого факта я, конечно, не мог.

Конец моего студенчества совпал с международными событиями, оживившими политическую атмосферу Европы: восстанием в Армении и на острове Крите. В связи с этими событиями, я в ряде статей постарался обратить внимание французской социалистической партии и французского пролетариата на целесообразность заступничества за армян, критян и македонцев. Я считал вообще, что незнание и непонимание восточных вопросов было одной из слабых сторон международного социалистического движения. Этому вопросу, между прочим, был посвящен доклад, который я представил от имени болгарской с.-д. партии на Лондонском международном социалистическом съезде в 1896 г. Он был напечатан впоследствии Каутским в "Neue Zeit".

Свое медицинское образование я закончил докторской диссертацией на тему: "Причины преступности и вырождения". Я хотел подойти к этому вопросу с марксистской точки зрения. Эта диссертация вызвала сенсацию среди студентов и профессоров и нашла свое отражение в местной печати и впоследствии в специальной мировой литературе.

В Монпелье я стал также интересоваться ближе румынским рабочим движением. Хотя по своей государственной принадлежности я считался румыном, но лишь поздно вступил в формальную связь с румынскими товарищами. В Лондоне на международном социалистическом конгрессе я сблизился с поляками из ППС. Я участвовал в их французских изданиях, направленных против русского царизма. Из других революционных партий меня интересовали особенно армяне-хинчакисты, с секретарем которых я был в личной связи еще с Женевы.

В 1893 г. в Цюрихе я имел счастье видеть и слышать Энгельса. С Энгельсом мы были в случайной переписке, когда я находился в Женеве. Он прислал письмо нашему болгарскому "Социал-Демократу". Впоследствии, когда нужно было к нему обращаться, я это делал через В. И. Засулич, к которой он относился с глубокой любовью и уважением.

В 1896 г., когда я окончил университет, передо мной встал вопрос: куда дальше? Моя работа протекала, гл. обр., в болгарской социалистической партии. С другой стороны, по своему подданству я был румын. Наконец, мое горячее желание - усилившееся фактом, что я женился на русской из Москвы, близком друге Плеханова и Засулич, революционерке-марксистке Е. П. Рябовой - было поехать на работу в Россию.

Побывавши в Болгарии, объехав все центры, где я читал доклады на разные темы, и выдержав медицинский проверочный экзамен, чтобы иметь, на всякий случай, право медицинской практики в Болгарии, я решился временно остановиться в Румынии как этапе по пути в Россию. Я должен был, кроме того, отбывать воинскую повинность, выдержав предварительно медицинские экзамены и в Бухаресте. Я отбывал воинскую повинность в качестве военного врача. В 1899 г., в феврале, я получил двухнедельный отпуск и поехал в Петербург, где уже находилась моя жена. В России в это время легальной марксистской литературе уже удалось иметь свой собственный журнал "Наше Слово" и потом "Начало". В первом из этих журналов я поместил статью о политических партиях Болгарии, под псевдонимом Радев. В Петербурге тогда велась горячая полемика между народниками и марксистами. Я использовал свое пребывание там, чтобы выступить на ту же тему в одном из филиалов Вольного Экономического Общества. Так как я не скрывал своей фамилии, русской полиции нетрудно было добраться до меня. Но когда она узнала мой адрес, меня уже не было в Петербурге.

Отбывание воинской повинности не помешало моим литературным работам.

Я продолжал усердно сотрудничать в болгарских социалистических журналах. Органом партии вместо "Дня" теперь было "Новое Время", выходившее ежемесячно под редакцией Благоева. Кроме того, я выпустил на болгарском языке книгу "О политическом значении дела Дрейфуса", а также полемическую брошюру против спиритуалистов под заглавием "Наука и Чудо". Я также переработал для популярного издания в России свою докторскую диссертацию, и мне удалось провести ее через царскую цензуру под новым заглавием "Несчастненькие" за подписью женщины-врача Станчовой. Она была выпущена и на болгарском языке, но уже под фамилией ее настоящего автора. В то же время я подготовлял книгу о "Современной Франции", которая была мне заказана петербургским издательством "Знание". Во время моего кратковременного пребывания в Петербурге я рассчитывал встретиться с Лениным, который в это время находился в Пскове. Но мне это не удалось. Срок моей военной службы в Румынии закончился 1 января 1900 г. Сняв с себя офицерский мундир, я мог открыто выступить в румынской социалистической печати и на рабочем митинге в Бухаресте. Но это я сделал только для того, чтобы констатировать полную ликвидацию румынского рабочего движения в результате предательства его вождей, перешедших целиком почти в либеральную партию Братиану. Но так как я стремился в Россию, тогдашняя моя деятельность в румынском рабоч. движении ограничилась этим выступлением. Через мои руки в Румынии проходила большая переписка между Засулич и Плехановым, с одной стороны, и петербургскими марксистами - с другой; я ее пересылал моей жене в Петербург. Перед моим отъездом в Россию сама Засулич приехала в Румынию, откуда я ее, снабдив румынским паспортом на имя Кировой, отправил в Россию, куда я собирался последовать через несколько месяцев. В этот период уже велась борьба между бернштейнианцами, т. е. Струве, и революционными марксистами. Плеханов особенно возмущался ренегатством своего близкого товарища. Он написал мне в Румынию о том, что необходимо заключить блок даже с Михайловским - против Струве, и предложил, чтобы я по приезде в Петербург помог его сотрудничеству в "Русском Богатстве" под именем Бельтова.

В Петербурге я застал следующую картину: резкий поворот Струве направо.

Он горько упрекал В. И. Засулич в том, что она вернулась в Россию, так как она может в случае провала скомпрометировать своих "друзей". Это страшно огорчило Засулич, которая сильно была привязана к Струве еще с Лондона (в 1896 г.), где он оставался после международного с.-д. съезда несколько недель. Получилось такое положение, что в то время как Михайловский, Карпов Анненский, не говоря уже о наших марксистах (Туган-Барановский, Вересаев, Богучарский и др.), встречались на квартире моей жены с В. И. Засулич, Струве ее долго не хотел видеть.

Что касается плана Плеханова - сотрудничать в "Русском Богатстве", то мы, обсудив этот план в русском кругу, нашли его неподходящим. Мы думали, что более целесообразно, чтобы Плеханов сотрудничал в издаваемом Поссе и Горьким журнале "Жизнь".

Лично я был чрезвычайно счастлив своему приезду в Петербург. Полной грудью я дышал зимним воздухом и мечтал о более длительной работе в России. Вместе с женой и товарищами (среди них и А. Н. Калмыкова, Н. А. Струве, бывшая левее своего мужа) мы составляли планы о работе среди молодежи и среди рабочих; я писал свою книгу "Современная Франция". Однако очень скоро после моего приезда мне было объявлено, что я в 48 часов должен выехать из пределов России. Эта высылка разрушила все мои планы. Возвращаться на Балканы у меня не было никакой охоты. Интерес к ним у меня уменьшался, чем больше я приближался к революционному движению России. Мне было предложено поехать под наблюдением полиции в Ревель и ждать отъезда парохода. Я и уехал туда вместе с моей женою. Там я закончил "Современную Францию", изданную под псевд. Инсаров (выбранным моими петербургскими друзьями).

Между другими, которые принимали живое участие в хлопотах о моем оставлении в Петербурге, был и Н. И. Гурович, оказавшийся впоследствии провокатором. Перед отъездом он меня убеждал, что благодаря своим связям при дворе (не то с братом, не то с зятем барона Фредерикса) он уверен, что через некоторое время ему удастся вернуть меня в Россию. То же самое он повторил и в Париже, куда он приезжал летом 1900г. Заверения Гуровича о возможности возвращения становились все более частыми. Наконец дело свелось к тому, чтобы дать деньги "для подкупа родственников барона Фредерикса". Конечно, за этим дело не стало, и я вернулся снова в Россию. Пред своим отъездом в Россию я записался студентом на юридический факультет в Париже. Я считал, что после того, что мне пришлось испытать в Петербурге, мне не удастся долго удержаться в России и придется снова поехать во Францию.

В Петербурге я застал пустыню. После студенческих беспорядков весной 1901 г. оттуда была выслана масса литераторов, среди них много легальных марксистов. Единственная связь, которая у меня осталась, была с подпольным миром, где скоро на очереди дня стала брошюра Ленина "Что делать".

К этому периоду относится мое усиленное сотрудничество в русских "толстых" журналах, продолжавшееся до 1904 г. включительно, гл. обр. под псевдон. Инсаров и Григорьев, но все это не могло удовлетворить моей жажды живой деятельности, и после постигшего меня несчастия - потери жены - я вернулся во Францию в конце 1902 г. и стал сдавать экзамены по юридическому факультету с намерением устроиться там и, сделавшись французским гражданином, активно участвовать в революц. движении.

К этому времени относится моя единственная вольная врачебная практика, продолжавшаяся не больше 6 месяцев во французской деревне Болье в департаменте Луары. У меня создались не только профессиональные, но и политические отношения с крестьянами, в особенности после моего выступления на официальном банкете, где я произнес речь, очень не понравившуюся присутствовавшим сенаторам и депутатам. Мне предлагали оставаться в Болье. Смерть моего отца летом 1903 г. заставила меня вернуться домой. С этого момента я опять возвращаюсь к балканским партиям, в частности к румынскому рабочему движению.

Зимой 1903-04 гг. я вернулся в Париж. В Париже меня застала Русско-японская война. На громадном митинге, где присутствовали представители всех революционных партий, выступил также и я. Моя речь своим пораженческим духом вызвала упреки моего учителя Плеханова, который был председателем митинга. Он приехал в Париж для прочтения реферата еще до объявления войны, и, так как он был выслан из Франции, нужно было прибегнуть к содействию Клемансо, чтобы ему был разрешен временный въезд. Я помню, как на другой день после этого митинга Плеханов, обедая вместе со мною у Жюля Геда, жаловался последнему на мое пораженческое настроение. Помню, как Жюль Гед на это сентенциозно ответил: "Социальная демократия никогда не может быть антинациональной". Многократно потом Плеханов мне напоминал эту фразу Геда. После трехмесячного пребывания в Париже я вернулся в Румынию и оттуда направился в Болгарию, где уже раскол между "тесняками" и "широкими" был завершившимся фактом. Я стал активно и решительно на сторону "тесняков".

В том же году я отправился в Амстердам в качестве болгарского делегата на Международный социалистический съезд. Одновременно я получил мандат также и от сербской социал-демократ. партии. В Амстердаме я принял деятельное участие в работах комиссии по тактике. Здесь же, в Амстердаме, по поручению уже российской делегации я выступил на рабочем митинге, темой которого было убийство Плеве.

Я вернулся опять в Румынию. События 9 января 1905 г. были сигналом к пробуждению румынского рабочего класса. Мы основали еженедельную газету "Рабочая Румыния", положив начало рабочей политической организации под этим же именем. В отличие от ликвидированной румынской социал-демократ. партии мы направили свое главное внимание на организацию профсоюзов, для того чтобы подвести под социал-демократ. партию чисто пролетарскую базу. Существовавшее раньше движение в Румынии отличалось именно отсутствием пролетарского характера. Оно составлялось из интеллигентов, мелкой буржуазии и из сравнительно малого числа рабочих. Период оказался чрезвычайно благоприятным. Румынский рабочий класс отозвался с готовностью на призыв "Рабочей Румынии". Стачечное движение приняло такие размеры, что даже городовые города Бухареста обратились к нам с просьбой организовать их забастовку. Создавались новые и новые профсоюзы. И капиталисты, и правительство были застигнуты врасплох, и первые забастовки кончались быстро и с успехом. Но хозяева уступали только для того, чтобы лучше подготовиться к наступлению.

Годы 1905 и 1906 прошли в Румынии под знаком острой классовой борьбы. Румынская печать всех оттенков увидела в моем лице вдохновителя всего этого движения и, сосредоточив свою кампанию против меня, иностранца по происхождению, полагала, что может скомпрометировать таким образом все рабочее движение Румынии. Два события еще больше ожесточили румынское правительство и румынские господствующие классы против меня: прибытие броненосца "Потемкин" в Констанцу и крестьянское восстание весною 1907 г. В появлении "Потемкина" в Констанце и в моем участии в устройстве матросов правительство усматривало скрытую цель организовать потемкинцев для того, чтобы с их помощью вызвать революцию в Румынии и этим помочь русской революции. Мы ставили себе, однако, более скромную цель - политическое воспитание потемкинцев. Между прибытием "Потемкина" и румынским крестьянским восстанием 1907 г. имел место другой факт, настороживший еще более румынское правительство. Нагруженный оружием из Варны (как я впоследствии узнал - Литвиновым) пароход, предназначаемый для Батума, был выброшен на румынский берег и захвачен румынскими властями. Я имел встречу с командой, среди которой находился и делегат большевиков Камо. Я понял со слов последнего, что здесь был случай предательства, что капитан парохода сам повернул руль к берегу. Но, так или иначе, этот чрезвычайно ценный груз, не менее 50000 винтовок, - формально направляющийся по адресу македонской революционной организации в Турции, очутился в руках румынского правительства. Румынская печать стала утверждать, что это оружие предназначалось для организации восстания в Добрудже, и к этому делу было примешано мое имя.

В феврале 1907 г. в Румынии вспыхнуло крестьянское восстание.Оно было направлено сначала против евреев-арендаторов северной Молдавии и было вызвано антисемитской травлей румынских либералов и румынских националистов-антисемитов. Однако крестьяне, разгромивши усадьбы, занимаемые арендаторами-евреями, перешли к арендаторам-румынам, а потом к помещикам. Положение Румынии стало критическим. Вся страна, т. е. все деревни были объяты пламенем крестьянского восстания. Крестьяне жгли поместья и резали помещиков, которые находились в деревне. Румынское правительство расстреливало крестьян и сносило деревни артиллерией. Вторым его делом была быстрая расправа с рабочим движением, которое накануне крестьянских восстаний держало государственную власть в городах в постоянной тревоге. Правительство боялось объединения рабочих с крестьянами. Чтобы обезвредить рабочее движение, в городах был принят целый ряд мер: обыски, конфискация социалистических газет, закрытие помещений профсоюзов и профорганизаций, арест вождей рабочего движения. Первым арестован был я. Вскоре затем последовало мое явно противозаконное изгнание из Румынии. В течение пяти лет вопрос о моем возвращении стал практической задачей, вокруг которой развертывалась классовая борьба румынских рабочих. В период моего изгнания я продолжал участвовать в руководстве румынским рабочим движением, продолжал сотрудничать в газетах партии и профессионального движения, издавал брошюры, а также социал-демократич. журнал "Социальное будущее". Кроме того, я подготовил две книги: одну по-румынски - "Из царства произвола и трусости", другую по-французски - "Боярская Румыния". Первая была предназначена для рабочих в Румынии, вторая - для сведения социалистических партий и общественного мнения за границей; обе они были связаны с гонениями против румынских рабочих и крестьян. В них было освещено и мое дело. Я вернулся нелегально в 1909 г. в Румынию, был арестован, но меня не отдали под суд за нарушение закона, а я был лишь вновь выслан. Здесь разыгрался большой скандал, так как я сопротивлялся, и меня должны были силой втолкнуть в вагон. С другой стороны, венгерские власти отказались меня принять, и меня посылали, как пакет, из одной территории на другую, пока наконец после дипломатических переговоров между румынским и австро-венгерским правительствами венгерские власти меня приняли на свою территорию. Мои расчеты и расчеты моих товарищей из нашей организации были все построены на повторяющихся процессах вокруг моего дела, которые служили нам средством для агитации среди рабочих организаций. До этого уже в мое отсутствие из Румынии, в 1908 г. в марте и апреле, румынское правительство устроило против меня два процесса, причем (чтобы оправдать мою высылку, которая являлась незаконным актом, так как в Румынии не было закона, на основании которого правительство могло бы высылать своих собственных граждан) прибегало к самому невероятному юридическому крючкотворству и не постеснялось даже сфабриковать против меня фальшивые документы. Мы стремились поставить процесс в моем присутствии, но румынское правительство предпочитало пустить меня скорее на свободу за границу, чем держать в тюрьме и создавать против меня процесс, который был бы в руках румынской рабочей партии и в моих руках средством борьбы против правительства и против буржуазии. Я рассказал, как в 1909 г. румынская полиция, арестовав меня, выбросила на венгерскую территорию. Хотя факт ареста скрывался, тем не менее проник в печать. Румынское правительство стало его категорически отрицать. Румынский рабочий класс, который из опыта знал, что румынское правительство было способно на всякое беззаконие, усмотрел в попытке румынского правительства скрыть мой арест и мое непринятие на венгерскую территорию плохой признак преступных намерений румынского правительства по отношению ко мне. В день 19 октября 1909 г. в Бухаресте рабочие, объятые негодованием, в особенности после того как в вечерних газетах появилось сообщение о намерении Братиану меня "скорее уничтожить, чем пустить, обратно в Румынию", - устроили демонстрацию на улицах, закончившуюся кровавой дракой с полицией. Кроме десятков раненых, около 30 рабочих было арестовано, среди них вожди профессионального и политического рабочего движения, которые в ту же ночь были подвергнуты избиению в полицейских подвалах Бухареста. Все эти возмутительные факты вызвали протест не только в самой Румынии - во всех ее больших и малых рабочих центрах и в буржуазно-демократической печати, - но и вне Румынии. Борьба между рабочими и правительством обострялась. Происходит неудачное покушение на Братиану, в организации которого, как оказалось, принимала участие сама полиция. Покушение на Братиану было сигналом к новым гонениям против рабочих и к исключительным законам против права забастовок и прав союзов. Правительство Братиану не могло больше оставаться у власти; оно ушло, проклинаемое рабочими, уступив место правительству консерваторов во главе с Карпом. В феврале 1911 г. я вновь приезжаю нелегально в Румынию; на этот раз мне удается добраться до самой столицы, и после того как я связался со своими товарищами, я отправился и отдался в распоряжение судебных властей. И на этот раз, вместо того чтобы открыть предо мной врата тюрьмы, румынское правительство предпочло опять бросить меня на чужую территорию, и так как уже венгерские пути были скомпрометированы, румынское правительство старалось переправить меня в Болгарию.

Но его попытки перебросить меня через два пограничных пункта на болгарскую территорию также не удались. Еще оставался открытым для высылки меня российский путь, к которому правительство не могло прибегнуть, и, наконец, путь морской. Я был погружен на пароход, снабжен румынскими паспортами и отправлен в Константинополь. Однако и здесь через несколько дней, по требованию румынской полиции, младотурецкие власти меня арестовали. Вмешательство турецких социалистических депутатов выручило меня из турецкой тюрьмы. Я приехал в Софию и поставил ежедневную социалист. газету "Вперед", главной задачей которой являлась борьба с болгарским воинственным национализмом, готовившим балканскую войну. Конечно, я стал мишенью для нападок всех болгарских националистов.

Между тем в Румынии подготовлялся перелом в мою пользу. Главным врагом нашего рабочего движения была либеральная партия, которая представляла не только помещиков и арендаторский капитал, но еще, гл. обр., и промышленный капитал. После некоторых уступок, сделанных крестьянам, вызвавших в деревне некоторое успокоение, консерваторы решили, что они могут до поры до времени не опасаться новых выступлений со стороны крестьян и что рабочее движение может в этот период сослужить консервативной стратегии полезную роль в борьбе с либералами. Так или иначе, после второго моего возвращения, после второй высылки моей за границу, консерваторы заявили, что они готовы допустить, чтобы мое дело было пересмотрено. Декрет о высылке был снят, и специальный суд восстановил меня в моих политических правах. Это было в апреле 1912 г.

Не долго пришлось нам пользоваться периодом "мирного" партийного строительства. Осенью 1912 г. вспыхнула первая балканская война, и с того момента Румыния и весь Балканский полуостров вошли в эпоху войн. Не прошло и года после окончания балканских войн, как надвинулись предвестники мирового конфликта. Начиная с августа 1914 года по август 1916 г., когда Румыния вступила в войну, румынской социал-демократ. партии пришлось перенести очень тяжелую борьбу. Внутри самой Румынии мы должны были отстаивать нейтралитет страны против двух военных партий - русофильской и германофильской. Борьба не ограничивалась неслыханной по своей остроте газетной полемикой, митингами и уличными демонстрациями. Она принимала иногда более трагический характер. В июне 1916 г. произошли расстрелы рабочих в Галаце. Было убито 8 человек. Я был арестован, и против меня началось судебное следствие за организацию "бунта" против властей. Это вызвало взрыв негодования среди рабочих. В Бухаресте была объявлена всеобщая забастовка, которая грозила распространиться по всей Румынии. Правительство, очевидно, побоялось накануне самой войны вызывать в стране беспорядки и освободило как меня, так и других арестованных товарищей.

В период 1914-1916 гг. моя деятельность не ограничивалась борьбой против румынской буржуазии и румынских помещиков. Как член ЦК румынской партии я предпринял все зависящее от меня, чтобы связаться с теми партиями, группировками и отдельными товарищами, которые за границей остались верны заветам рабочего Интернационала.

В апреле 1915 г. по приглашению итальянской социалистической партии я отправился на международный митинг против войны в Милане. На обратном пути, остановившись в Берне, снесся с Лениным и с швейцарской рабочей партией. До этого еще я сносился с Троцким, который руководил тогда газетой "Наше Слово" в Париже, где я тоже писал. Эти переговоры и встречи кончились созывом Циммервальдской конференции.

До того в течение лета в Бухаресте собралась конференция всех балканских социалистических партий, стоящих на определенно классовой и интернационалистической платформе. Таким обр., из этой конференции была исключена партия болгарских социал-демократов оппортунистов (широких). Была создана "революционная балканская рабочая социал-демократическая федерация", охватывающая румынскую, болгарскую, сербскую и греческую партии. Было выбрано центральное бюро, секретарем которого был выбран я. Таким обр., уже до Циммервальда балканские партии наметили свою линию непримиримой борьбы с империализмом.

Мне удалось участвовать весной 1916 г. на Бернской конференции циммервальдцев и выступать там вместе с Лениным на международном рабочем митинге. Присутствовать на Кинтальской конференции я уже не имел возможности, т. к. вследствие подготовки Румынии к вступлению в войну границы были для меня закрыты. Война Румынией была объявлена в августе 1916 г., а месяц спустя после этого я был уже под арестом Румынское правительство тащило меня за собой во время отступления из Бухареста к Яссам. Первого мая 1917 г. я был освобожден русским гарнизоном в Яссах. Первый город, посещенный мною после освобождения, была Одесса. Здесь я начал свою борьбу против войны и против оборончества. Приехавши в Петроград, я продолжал ту же самую борьбу. Хотя я тогда еще не входил в партию большевиков и в некоторых вопросах не сходился с ними, но мне грозили высылкой, если я буду продолжать свою деятельность.

Во время корниловских дней меня скрывала большевистская организация на Сестрорецком патронном заводе. Отсюда я перебрался в Кронштадт. После ликвидации корниловщины я решил поехать в Стокгольм, где должна была быть созвана конференция циммервальдцев. Здесь меня застала Октябрьская революция. В декабре я был в Петрограде и в начале января уехал в качестве комиссара-организатора Совнаркома РСФСР на юг вместе с экспедицией матросов во главе с Железняковым. Пробыв известное время в Севастополе и организовав там экспедицию на Дунай против румынских властей, занявших уже Бессарабию, я отправился с экспедицией в Одессу. Здесь была организована Верховная автономная коллегия по борьбе с контрреволюцией в Румынии и на Украине, и в качестве председателя этой коллегии и члена Румчерода я оставался в Одессе до занятия города немцами. Из Одессы я приехал в Николаев, оттуда в Крым, потом в Екатеринослав, где участвовал на втором съезде Советов Украины, потом в Полтаву и Харьков. После прибытия в Москву, где я оставался в общем не больше месяца, я отправился в Курск с делегацией, которая должна была вести мирные переговоры с Украинской Центральной Радой. В Курске мы получили сообщение о перевороте Скоропадского. Здесь мне пришлось заключить перемирие с немцами, продолжавшими свое наступление. Правительство Скоропадского предложило нам приехать в Киев. В Киеве задача руководимой мною мирной делегации заключалась в том, чтобы пред рабочими и крестьянскими массами Украины выяснить истинную политику советской власти, противопоставляя ее политике Скоропадского, Центральной Рады и других агентов германского империализма и русских помещиков. В сентябре я получил экстренную миссию в Германию: продолжать там переговоры с германским правительством о заключении мирного договора с Украиной. Отсюда я должен был отправиться в Вену, где в это время была уже республика. Будучи в Берлине, я получил согласие австрийского правительства, министром инодела которого был тогда вождь австрийской соц.-демократии Виктор Адлер. Но германские власти не разрешили мне поехать в Вену. Наоборот, очень скоро вместе с советским послом в Берлине Иоффе, Бухариным и другими товарищами я был выслан германским правительством. Мы находились еще в дороге, в Борисове, в германском плену, когда получили сведения о германской революции. Через некоторое время Центральный Исполнительный Комитет отправил меня в числе других делегатов (Мархлевского, Бухарина, Иоффе, Радека, Игнатова), которые должны были поехать в Берлин, чтобы присутствовать на 1-м съезде германских советов рабочих и солдатских депутатов. Но мы были задержаны германскими военными властями в Ковно и после нескольких дней "плена" возвращены обратно в Минск. После краткого пребывания в Минске, а потом в Гомеле, где тогда ликвидировалась германская власть, я приехал в Москву. Оттуда был вызван Центральным Комитетом коммунистической партии (б) Украины, чтобы занять на Украине пост председателя Временного революционного рабоче-крестьянского правительства Украины. Созванный в марте 1918 г. 3-й Всеукраинский съезд советов и вышедший из него Центральный Исполнительный Комитет выбрали меня в качестве председателя Совета народных комиссаров Украины. В качестве такового я работал до половины сентября того же года сначала в Харькове, потом в Киеве, а после эвакуации Киева - в Чернигове.

В середине сентября приехал в Москву и, сохраняя пост председателя Совета народных комиссаров Украины, был поставлен во главе Политического управления революционного военного совета республики. Руководителем этого учреждения я был до января, в тяжелые дни деникинского, колчаковского и юденического напора.

Когда Харьков был освобожден из-под власти белых, я был назначен через некоторое время снова председателем Совета народных комиссаров Украинской советской республики и членом Реввоенсовета сначала юго-западного фронта, который доканчивал войну с Деникиным и провел войну с поляками, а впоследствии был заменен Реввоенсоветом южного фронта, во главе которого находился покойный М. В. Фрунзе и в котором я продолжал участвовать в качестве его члена. Пост председателя Совета народных комиссаров Украинской советской республики я занимал одновременно с постом председателя Чрезвычайной комиссии по борьбе с бандитизмом, председателя Чрезвычайной санитарной комиссии, председателя особой комиссии по топливу и продовольствию и председателя Украинского экономического совета. На Украине я оставался без перерыва до июля 1923 г., за исключением периода, когда ездил вместе с Чичериным, Литвиновым и др. товарищами за границу как член советской делегации на Генуэзской конференции.

В июле 1923 г. я был назначен полпредом в Англию, где провел переговоры о признании Советского Союза английским правительством, а впоследствии во главе советской делегации заключил известные договоры с Макдональдом, которые были потом отвергнуты появившимся на его смену консервативным правительством.

Из Лондона я вел переговоры сначала с Эррио, а потом с Эррио и де Монзи, которые закончились признанием Советского Союза французским правительством. С конца октября 1925 г. я был переведен полпредом в Париж.

С 1918 г. я состою членом Центрального Исполнительного Комитета, сначала РСФСР, а потом Союза, а также членом его президиума до 1925 г. До 1924 г. состоял также членом Центрального Исполнительного Комитета Украины. С 1919 г. состою членом Центрального комитета РКП, а потом ВКП, а также до 1924 г. состоял членом Центрального Комитета коммунистической партии Украины и его Политбюро.

[В 1927 исключен из партии, в 1935 восстановлен. Работал председателем Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца. Необоснованно репрессирован. В 1938 по делу "Правотроцкистского антисоветского блока" приговорен к 20 годам тюрьмы; в 1941 заочно приговорен к расстрелу. Реабилитирован посмертно.]

Отличное определение

Неполное определение ↓

Это случилось все в том же изуверском 1937 году. Избитый до полусмерти и садистски изувеченный человек попросил у следо-вателя карандаш и неожиданно твердым голосом сказал:

— Вы требовали признаний? Сейчас они будут. Я напишу...

— Давно бы так, — усмехнулся следователь. — Но помни-те: «Я ни в чем не виноват» у нас не проходит. Так что пишите правду.

— Да-да, я напишу правду.

Поразительно, но эта коряво нацарапанная записка сохранилась, она подшита в дело и, не боюсь этого слова, буквально вопиет.

«До сих пор я просил лишь о помиловании, но не писал о самом деле. Теперь я напишу заявление с требованием о пересмотре моего дела, с описанием всех “тайн мадридского двора”. Пусть хоть люди, через чьи руки проходят всякие заявления, знают, как “стряпают” дурные дела и процессы из-за личной политической мести. Пусть я скоро умру, пусть я труп... Когда-нибудь и трупы заговорят».

Это «когда-нибудь» пришло. И пусть автор этих строк Хри-стиан Раковский заговорить не сможет, о нем расскажут много-численные документы, воспоминания друзей и, самое главное, его дела.

Быть борцом, заступником и революционером Крыстьо (это его настоящее, болгарское имя) Раковского обрек, если так можно выразиться, факт рождения. Один его родственник, Георгий Мамарчев, до конца своих дней боролся с турками, другой, Георгий Раковский, на той же почве стал национальным героем. Дело зашло так далеко, что еще подростком Христиан официально от-казался от своей фамилии Станчев и стал Раковским.

Такая фамилия ко многому обязывала—и Христиан начинает действовать. В 14-летнем возрасте он учиняет бунт в гимназии, за что его тут же выгоняют на улицу. Христиан перебирается в Габрово и принимается мутить воду среди местных гимназистов, объявив себя последовательным социалистом. На этот раз его вы-швырнули не только из гимназии, но и из страны, лишив права продолжать образование в Болгарии.

Пришлось молодому социалисту перебраться в Женеву и держать экзамен на медицинский факультет университета. Но даже став студентом, Христиан все время проводил не столько в лабораториях и анатомичках, сколько в подпольных редакциях и малоприметных кафе, где собирался весь цвет мятежной европей-ской эмиграции. Именно там Христиан познакомился с Георгием Плехановым, Верой Засулич, Карлом Каутским, Жаном Жоресом и даже с Фридрихом Энгельсом. Тогда же он начал сотрудничать в «Искре», причем с самого первого номера.

В Россию Раковский впервые приехал в 1897 году. Тогда ему было 24 года, и в Москву он отправился не столько на междуна-родный съезд врачей, сколько... жениться. Его избранницей стала Елизавета Рябова, дочь артиста императорских театров. Их брак был счастливым, но недолгим: через пять лет Елизавета во время родов скончалась.

Потом был 1905-й — год первой русской революции. Воору-женные выступления прокатились по всей стране, и все их жестоко подавили — все, кроме одного. Как писали в те годы газеты: «Не-побежденной территорией революции был и остается броненосец “Потемкин”». Как вы, наверное, помните, все началось с борща, приготовленного из червивого мяса, потом—расправа над наиболее ненавистными офицерами, заход в Одессу, похороны погибшего руководителя восстания, прорыв через прибывшую из Севастополя эскадру и вынужденная швартовка в румынской Констанце.

Если бы румынские власти выдали матросов царским вла-стям, всех их непременно бы расстреляли. Так бы, наверное, и было, если бы не Раковский. Он организовывал митинги в защиту матросов, публикуя зажигательные статьи, поднял на ноги всю прогрессивную Европу, выводил на улицы тысячи демонстран-тов — и румынские власти сдались: они разрешили сойти на берег 700 матросам, а броненосец вернули России. Несколько позже Раковский написал книгу о событиях, связанных с «Потемкиным»: именно она легла в основу сценария всемирно известного фильма Эйзенштейна.

На эти же годы приходится событие, сыгравшее в его судьбе роковую роль: Раковский познакомился и близко сошелся с Троц-ким. Они стали такими закадычными друзьями, что посвящали друг другу книги. На титульном листе одной из них Троцкий, в частности, написал: «Христиану Георгиевичу Раковскому, борцу, человеку, другу, посвящаю эту книгу». А в разгар Первой мировой войны, после одной из встреч в Швейцарии, Троцкий посвятил старому другу целую статью.

«Раковский — одна из наиболее “интернациональных” фигур в европейском движении. Болгарин по происхождению, но румынский подданный, французский врач по образованию, но русский интеллигент по связям, симпатиям и литературной работе, Раковский владеет всеми балканскими языками и тремя европейскими, активно участвует во внутренней жизни четырех социалистических партий — болгарской, русской, французской и румынской», — писал он в газете «Бернская стража».

Несколько позже, в 1922-м, когда Троцкий был на пике всев-ластия и популярности, в одном из выступлений он сказал:

— Исторической судьбе было угодно, чтобы Раковский, болгарин по происхождению, француз и русский по общему по-литическому воспитанию, румынский гражданин по паспорту, оказался главой правительства в Советской Украине.

Да-да, не удивляйтесь, в 1917-м Раковский окончательно перебрался в Россию, стал большевиком, комиссаром отряда знаменитого матроса Железнякова, того самого Железнякова, который практически разогнал Учредительное собрание, а затем сражался против деникинцев и был смертельно ранен при выходе из окружения.

А дипломатом Раковский чуть было не стал еще в конце 1918- го. Дело в том, что как раз в это время в Германии произошла так называемая Ноябрьская революция и был объявлен съезд Сове-тов Германии. Ленин тут же решил направить на съезд делегацию, в состав которой вошел и Раковский. Так случилось, что делегацию перехватили верные кайзеру офицеры, и ленинских посланцев чуть было не расстреляли. Когда с германской революцией было покончено, Раковского назначили полпредом в Вену. Австрийские власти агреман дали, но немцы отказались пропустить его через свою территорию — и до Вены он не добрался. *

Так как Гражданская война была в самом разгаре, Раковского в качестве члена Реввоенсовета бросают то на Южный, то на Юго-Западный фронт, где он рука об руку воюет с Михаилом Фрунзе и будущим маршалом Советского Союза Александром Егоровым. А председателем Совнаркома Украины Раковский стал в январе 1919- го и оставался на этом посту до 1923-го. Но еще в 1922-м его включили в состав делегации, отправлявшейся на Генуэзскую конференцию. Вскоре после ее завершения Раковского назначают заместителем наркома иностранных дел и тут же в качестве пол-преда отправляют в Лондон.

Отношения с Англией тогда были прескверные. Одной из главных проблем, которая мешала установлению взаимовыгод-ных отношений, были долги царской России. Поначалу советское правительство отказывалось признать эти долги: рабочий класс, мол, у английских буржуев никаких денег не брал, а что касается национализированной собственности, то все эти фабрики и заво-ды построены руками русских рабочих и по праву принадлежат народу, а не британским держателям акций. Тогда Лондон дал понять, что ни о каком признании СССР де-юре не может быть и речи. Советский Союз превратится в страну-изгоя, с которой никто не станет ни торговать, ни под держивать дипломатические отношения.

В этот-то момент и появился в Лондоне Христиан Раков-ский. Вот как описывали его первый «выход в свет» тогдашние газеты:

«Войдя в зал, Раковский приковал к себе взгляды всего обще-ства. Он был действительно обаятельным человеком, вызывая симпатию своими манерами и благородной осанкой. Его сразу же окружили писатели, журналисты, люди науки, искусства, политические деятели, дипломаты. С каждым он говорил на со-ответствующем языке — английском, французском, немецком или румынском. Отвечал на вопросы с легкостью, когда — ди-пломатично, когда — сдержанно, когда — с некоторой иронией. Собравшиеся ожидали увидеть неотесанного большевика, а Раковский всех поразил эрудицией, изяществом, благородством, образованностью и высокой культурой».

За первым «выходом в свет» последовал второй, третий, потом — задушевные беседы с политиками, банкирами и пред-принимателями. В итоге проблему долгов уладили, а Советский Союз признали де-юре. Это была победа, большая победа моло-дой советской дипломатии! «Известия» тут же отметили заслуги Раковского. Да что там «Известия», английский историк Карр и тот не удержался, назвав Раковского «лучшим дипломатом 1920- х годов».

Когда стало ясно, что взаимоотношения с Англией пошли на лад, дошел черед и до Франции. Всем было ясно, что никто, кроме Раковского, решить проблему взаимоотношений с Францией не сможет, и в октябре 1925-го его перебрасывают в Париж. Два года провел он во Франции, за это время его близкими друзьями стали Марсель Кашен, Луи Арагон, Анри Барбюс, Эльза Триоле, Жорж Садуль, Эрнест Хемингуэй и многие другие всемирно известные деятели культуры. Что касается политиков, то общий язык Раков-ский нашел и с ними: во всяком случае, все проблемы взаимоот-ношений между Москвой и Парижем были урегулированы.

В 1927-м Христиан Георгиевич возвращается в Москву и тут же ввязывается в дискуссию, связанную с критикой сталинских методов руководства страной и партией. Он выступает на митин-гах, собраниях и даже на XV съезде партии, утверждая, что «только режим внутрипартийной демократии может обеспечить выработку правильной линии партии и укрепить ее связь с рабочим классом». Ему тут же приклеили ярлык «внутрипартийного оппозиционера», из партии исключили и сослали в Астрахань.

Пять лет молчания, пять лет вынужденного безделья и, на-конец, в 1934-м Раковский решил покаяться: он отправляет в ЦК письмо, в котором заявляет, что «признает генеральную линию партии и готов отдать все силы для защиты Советского Союза». Как ни странно, письмо опубликовали в «Известиях» — и вскоре Раковского восстановили в партии и даже назначили председате-лем Всесоюзного Красного Креста, можно сказать, что по специ-альности: по образованию-то он врач. Некоторое время он был невыездным, но через пару лет во главе официальной делегации Христиан Георгиевич побывал в Японии.

К делам дипломатическим Раковского не подпускали, поэтому он пребывал в полнейшем недоумении. «Где наркомздрав — и где Япония? Почему туда еду я, а не нарком?» — думал он.

Прояснилось это довольно быстро, в том самом Доме союзов, где проходил судебный процесс над правотроцкистским блоком, активным участником которого, кроме Бухарина, Рыкова и многих других, был Христиан Раковский. Тогда его объявили английским шпионом—это потому, что был полпредом в Лондоне, и японским шпионом — потому что ездил туда с делегацией. Так и хочется спросить: не специально или его посылали в Японию, чтобы затем пришить обвинение в шпионаже?

Об обвинениях в троцкизме и говорить не приходится: похвально-восторженные статьи Троцкого о «друге, человеке и борце» были у всех на слуху.

Восемь месяцев шло следствие, восемь месяцев Раковский не признавал себя виновным, а потом попросил карандаш и на-царапал ту самую записку, в которой требовал пересмотра своего дела и обещал рассказать, как «стряпают» дурные дела... Судя по всему, после этого он попал в руки заплечных дел мастеров: на суде его было не узнать. Но вот что больше всего поразило: в последнем слове Раковский признал себя виновным буквально во всем. И закончил свою речь весьма загадочно.

— Считаю долгом, — сказал он, — помочь своим признанием борьбе против фашизма.

При чем тут фашизм? Как его признание может помочь этой борьбе?

Чем может повредить Гитлеру его покаянное заявление о том, что является англо-японским шпионом и стремился к свержению существующего в СССР строя? Понять это невозможно... Един-ственное более или менее разумное объяснение—обещание более мягкого приговора. Так оно, впрочем, и случилось. Раковскому дали не «вышку», а 20 лет лишения свободы, бросив в печально известный Орловский централ.

Уже в первые месяцы Отечественной войны встал вопрос, что делать с заключенными, находившимися в Орловском централе: немцы все ближе и, чего доброго, могут их освободить. Берия предложил радикальное решение, а Сталин его поддержал: уго-ловников перевезти в уральские и сибирские лагеря — несколько позже они станут прекрасным материалом для штрафбатов, а по-литических — расстрелять.

Чтобы соблюсти формальность, 8 сентября дела политиче-ских заочно, списком, были пересмотрены, всех их приговорили к расстрелу и 3 октября приговор привели в исполнение. Одним из первых пулю палача получил Христиан Георгиевич Раков-ский —тот самый Раковский, который был автором первых побед советской дипломатии и в европейских столицах считался лучшим дипломатом 1920-х годов.

Борис Сопельняк

Из книги «Секретные архивы НКВД—КГБ»

Источник- Википедия

Христиан Георгиевич Раковский (псевдоним Инсаров, наст. фамилия Станчев:1 августа 1873 года, Котел - 11 сентября 1941) - болгарин, советский политический, государственный и дипломатический деятель. Участвовал в революционном движении на Балканах, во Франции, в Германии, в России и на Украине.

Внук известного революционера Георги Раковского. Будучи этническим болгарином, имел румынский паспорт. Учился в болгарской гимназии, откуда был дважды (в 1886 и 1890) исключён за революционную агитацию. В 1887 году изменил собственное имя Кристя Станчев на более звучное Христиан Раковский. Примерно с 1889 становится убеждённым марксистом.
В 1890 Христиан Раковский эмигрировал в Женеву в Швейцарии где поступил на медицинский факультет Женевского университета . В Женеве Раковский познакомился через российских эмигрантов с российским социал-демократическим движением. В частности, Раковский близко познакомился с основателем марксистского движения в Российской империи Георгием Валентиновичем Плехановым . Участвовал в организации международного съезда студентов-социалистов в Женеве. В 1893 г. в качестве делегата от Болгарии присутствовал на Социалистическом международном съезде в Цюрихе. Сотрудничал в первом болгарском марксистском журнале "День" и социал-демократических газетах "Работник" и "Другар" ("Товарищ"). По собственной автобиографии Раковского это было время усиления его ненависти к русскому царизму. Еще находясь студентом в Женеве, он ездил в Болгарию, где прочел ряд докладов, направленных против царского правительства.
Осенью 1893 поступил в медицинскую школу в Берлине, однако из-за тесных связей с революционерами из России был исключён оттуда уже через шесть месяцев. В Германии Раковский сотрудничал с Вильгельмом Либкнехтом в "Vorwarts", центральном печатном органе немецких социал-демократов. В 1896 году окончил медицинский факультет университета в Монпелье во Франции, где в получил степень доктора медицины.
С осени 1898 года служил в румынской армии. Демобилизован весной 1899 года.
После раскола РСДРП на большевиков и меньшевиков на II съезде в 1903 занимал промежуточную позицию, пытаясь примирить обе группы на основании выработанного консенсуса. Между 1903 и 1917 наряду с Максимом Горьким Раковский был одним из связующих звеньев между большевиками, которым он симпатизировал в плане экономической программы, и меньшевиками, в деятельности которых он находил позитивные политические моменты. Кроме русских революционеров, в Женеве Раковский некоторое время работал совместно с Розой Люксембург.
После завершения учёбы во Франции Раковский прибыл в Санкт-Петербург, чтобы предложить свои услуги в координации действий рабочих и марскистских кружков в России и за границей, однако вскоре был выслан из страны и выехал в Париж. В Петербурге Раковский бывал у Милюкова и Струве. Уже тогда о Раковском ходили слухи, что он является австрийским агентом. В 1900-1902 он опять пребывал в российской столице, а в 1902 вернулся во Францию.
Хотя революционная деятельность Раковского в этот период затрагивала большинство стран Европы, его основные усилия были направлены на организацию социалистического движения на Балканах, в первую очередь в Болгарии и Румынии. По этому поводу он основал в Женеве левую румынскую газету "Sotsial-Demokrat" и ряд болгарских марксистских изданий - "День", "Работник" и "Другар" ("Товарищ"). В 1907-1914 годах член МСБ.
Вернувшись в Румынию, Раковский поселился в Добрудже, где работал рядовым доктором (в 1913 он принимал у себя Льва Троцкого). В 1910 был одним из инициаторов восстановления под названием Социал-демократической партии Румынии существовавшей до 1899 Социалистической партии Румынии, фактически прекратившей своё существование после выхода из её состава "благодушных", согласившихся на компромисс с королевской властью. СДПР фактически стала основой для создания в 1910 Балканской социал-демократической федерации, объединившей социалистические партии Болгарии, Сербии, Румынии и Греции. Сам факт существования объединённой федерации левых партий был протестом против политики агрессии и недоверия, установившейся на Балканах в результате Балканских войн. Христиан Раковский, бывший первым секретарём БКФ, параллельно продолжал принимать активное участие в общеевропейском социалистическом движении, за что неоднократно высылался из Болгарии, Германии, Франции и России.
Первая мировая война
Во время Первой мировой войны Раковский, как и некоторые другие социалисты, первоначально занимавшие центристскую позицию в дискуссиях относительно методов политической борьбы, поддержал левое крыло международной социал-демократии, осудившее империалистический характер войны. Раковский наряду с лидерами левых социалистов был одним из организаторов международной антивоенной Циммервальдской конференции в сентябре 1915. По мнению Д. Ф. Бредли, через Раковского австрийцами финансировалась русскоязычная газета "Наше слово", издававшаяся в Париже Мартовым и Троцким, закрытая в 1916 французскими властями за антивоенную пропаганду. В 1917 французский генерал Ниссель называл Раковского в своём рапорте "известным австро-болгарским агентом.".
После вступления Румынии в войну в августе 1916 он был арестован по обвинениям в распространении пораженческих настроений и шпионаже в пользу Австрии и Германии. В заключении пребывал до 1 мая 1917, когда был освобождён русскими солдатами, дислоцированными в Восточной Румынии.
Революция в России
После освобождения из румынской тюрьмы Раковский прибыл в Россию Во время корниловских дней Раковского скрывала большевистская организация на Сестрорецком патронном заводе. Оттуда он перебрался в Кронштадт. Затем Раковский решил поехать в Стокгольм, где должна была быть созвана конференция циммервальдцев. В Стокгольме его застала Октябрьская революция. в ноябре 1917 года вступил в РСДРП(б), вел партийную работу в Одессе и Петрограде.
Гражданская война
Приехав в декабре 1917 в Россию, в начале января 1918 Раковский уехал в качестве комиссара-организатора Совнаркома РСФСР на юг вместе с экспедицией матросов во главе с Железняковым. Пробыв известное время в Севастополе и организовав там экспедицию на Дунай против румынских властей, занявших уже Бессарабию, он отправился с экспедицией в Одессу. Здесь была организована Верховная автономная коллегия по борьбе с контрреволюцией в Румынии и на Украине, и в качестве председателя этой коллегии и члена Румчерода Раковский оставался в Одессе до занятия города немцами. Из Одессы Раковский приехал в Николаев, оттуда в Крым, потом в Екатеринослав, где участвовал на втором съезде Советов Украины, потом в Полтаву и Харьков.
Дипломатическая миссия на Украине
После прибытия в Москву, где он оставался в общем не больше месяца, в апреле 1918 Раковский отправился в Курск с делегацией, которая должна была вести мирные переговоры с Украинской Центральной Радой. Кроме Раковского, полномочными делегатами были Сталин и Мануильский.

Главным двигателем всех этих переговоров был Раковский. Без него двое других были бы совершенно беспомощны. У него был план государственного раздела России. Осуществление и выработку подробностей он предпочитал передавать другим. Для этой цели и был послан Мануильский. Сталин же по-видимому был только наблюдателем.

В Курске делегаты получили сообщение о перевороте Скоропадского в Киеве. Было заключено перемирие с немцами, продолжавшими свое наступление. Правительство Скоропадского предложило большевистской делегации приехать в Киев. В период Украинской Державы вел в Киеве тайные переговоры с отстраненными от власти деятелями Центральной Рады относительно легализации коммунистической партии на Украине.
Дипломатическая миссия в Германии
В сентябре 1918 Раковский был отправлен с дипломатической миссией в Германию, но вскоре вместе с советским послом в Берлине Иоффе, Бухариным и другими товарищами был выслан из Германии. По дороге из Германии советскую делегацию догнало известие о ноябрьской революции в Берлине. Попытавшись вернуться в Берлин, Раковский вместе с другими был задержан немецкими военными властями в Ковно и отправлен в Смоленск.
Председатель СНК и нарком иностранных дел Украины
Председатель Совнаркома Украины . С 1923 года - на дипломатической работе: полпред СССР в Англии , полпред СССР в Франции .

С 1919 член ЦК РКП(б).
В телеграмме в Москву, отправленной 10 января 1919 года, члены ЦК КП(б)У Квиринг, Фёдор Сергеев, Яковлев (Эпштейн) просили "немедленно прислать Христиана Георгиевича", чтобы предотварить перерастание кризиса главы правительства в правительственный кризис. С января 1919 по июль 1923 - председатель СНК и нарком иностранных дел Украины. Одновременно с января 1919 года по май 1920 года нарком внутренних дел, НКВД уделял "минимальное внимание". В 1919-1920 - член Оргбюро ЦК. Один из организаторов советской власти на Украине .
Когда в начале 1922 г. возник вопрос о возможном переходе Раковского на другую работу, пленум ЦК КП(б)У 23 марта 1922 г. принял решение "категорически требовать не снимать с Украины т. Раковського".
В составе советской делегации участвовал в работе Генуэзской конференции (1922).
В июне 1923 года по инициативе Раковского принято постановление ЦК Компартии Украины, по которому иностранные компании могли открывать свои филиалы на Украине только получив разрешения ее властей. Все коммерческие договора, заключенные в Москве, аннулировались. Через месяц это решение ЦК КПУ было отменено.
XII съезд РКП (б)
На XII съезде РКП(б) решительно выступал против национальной политики Сталина. На этом съезде Раковский заявил, что "нужно отнять от союзных комиссариатов девять десятых их прав и передать их национальным республикам". В июне 1923 года на IV совещании ЦК РКП (б) с ответственными работниками национальных республик и областей Сталин обвинил Раковского и его единомышленников в конфедерализме, национал-уклонизме и сепаратизме. Спустя месяц после завершения этого совещания Раковский был снят с поста председателя Совнаркома Украины и направлен послом в Англию (1923-1925). 18 июля Раковский направил Сталину и в копии - всем членам ЦК и ЦКК РКП(б), членам Политбюро ЦК КП Украины письмо, в котором указывал: "Мое назначение в Лондон является для меня, и не только для меня одного, лишь предлогом для моего снятия с работы на Украине". В это время разгорелся скандал, связанный с "письмом Зиновьева". С октября 1925 по октябрь 1927 - полпред во Франции. Был главой советскго дипломатического представительства в Лондоне
Левая оппозиция в РКП(б) и ВКП(б)
С 1923 года принадлежал к Левой оппозиции, был одним из её идеологов. В 1927 году был снят со всех должностей, исключен из ЦК и на XV съезде ВКП(б) исключён из партии в числе 75-ти "активных деятелей оппозиции". Особым совещанием при ОГПУ приговорён к 4 годам ссылки и выслан в Кустанай, а в 1931 году вновь приговорён к 4 годам ссылке и выслан в Барнаул. Долгое время отрицательно относился к "капитулянтам", возвращавшимся в партию для продолжения борьбы, но 1935 году вместе с другим упорным оппозиционером, Л. С. Сосновским, заявил о своём разрыве с оппозицией. Н. А. Иоффе по этому поводу писала: "Он считал, что в партии, несомненно, есть определенная прослойка, которая в душе разделяет наши взгляды, но не решается их высказать. И мы могли бы стать каким-то здравомыслящим ядром и что-то предпринять. А поодиночке, говорил он, нас передавят, как кур". Был возвращён в Москву и в ноябре 1935 года восстановлен в ВКП(б).
В 1934 году его приютил на управленческой должности в наркомате здравоохранения РСФСР Г. Н. Каминский.
Третий Московский процесс
В 1936 году был вновь исключён из партии и 27 января 1937 г.